Книга Боец - Алексей Наст

— Во! — обрадовался Соболев. — Стишок в тему!

Нараспев прочел:

Шел я лесом, Видел чудо — Два крестьянина сидят, Зубы черные, гнилые, Лошадиный …уй едят!

Опять посмеялись.

Павел засомневался:

— Слушай, Миша, по-моему, стишок неправильный.

— Почему?

— Лошадиный… Лошадь — это же женщина!

Соболев засокрушался:

— Ах ты неуч, неуч. Ты в школе уроки биологии прогуливал?

Павел пожал плечами — может, и прогуливал, дело молодое, все мы уроки и лекции иногда прогуливали, не без того…

— Поясняю, раз ты мой друг, что лошадь — это не самка, а конь — не самец. Это одно и то же. Как в песнях: «Кони, кони», «Лошади, лошади». Женщина у них — кобыла, а мужчина — жеребец, а мужчина без яиц, кастрат, — мерин.

— Вот как? — закивал Павел.

Стали подтягиваться слушатели из других отделов, выпуская губительный табачный дым и щурясь.

— А откуда ты этот стишок выгреб? — спросили Соболева. — Сам сочинил?

Соболев отмахнулся:

— Ты что! Это еще с раннего детства помню. То ли из песни, то ли из присказки.

— Может, Высоцкий? — предположил Володя Саев.

Соболев запротестовал:

— Не-е, не его стиль… — И тут же усомнился: — А может, он. Мой батя, царство ему небесное, увлекался Высоцким, когда напивался, всегда его слушал, даже танцевал…

— Как можно танцевать под Высоцкого? — удивились вокруг.

— Он мог!

— Ненавижу Высоцкого! — подал голос кто-то.

— Почему?

— У меня отец был такой же фанат-алкаш. Все поганые воспоминания детства связаны с отцом и песнями Высоцкого, которые давали фон его безобразиям!

— Нет, это не Высоцкий, — уверенно заявил Зажаев, из оперов. — Это скорее Пушкин.

— Разве мог Пушкин написать такое?

— Пушкин мог все! Он гений! — стал усердно отстаивать свою идею Зажаев. — По телевидению даже показывали передачу про стихи Пушкина с ругательствами.

— Ты видел?

— Я не видел. Но я читал «Литературную газету»…

— Го-го! Зажаев — литературовед!

— А что, очень там все интересно. Как писатели и деятели культуры грызутся и ненавидят друг друга, как плетут интриги, как разворовывают дачи и земли, как дают премии по блату… Очень интересно… Так вот, там была статья про эту телепрограмму, и там писали, что не дело выносить стихи Пушкина, предназначенные для личного пользования, на открытое обсуждение. Он писал такие стихи в личные альбомы, писал их в письмах близким друзьям…

— Что, думаешь, похоже на Пушкина?

— Стиль похож… Сравните:

Мчатся тучи, Вьются тучи, Невидимкою луна Освещает снег летучий; Мутно небо, Ночь мутна.

— Да, похожий стиль.

— Очень похоже, тем более крестьян упоминают… То время. Крепостные голодные крестьяне…

— Не, Пушкин молодец, он написал все великое, и стихи, и прозу!

— Слушайте, стихотворение про Пушкина, в тему.

— Чье?

— Да вы его знаете!

Пушкин был веселый барин — Заберет у девки честь И дурехе благодарен — Сразу стих спешит прочесть.

Забирает осторожно, Сочинит, Что просто ах!.. Только гению возможно Прославлять дурех в веках!

В курилку заглянула строгая Антонова:

— Господа филологи, знатоки литературы и любители русского языка, может, прекратите поэтический диспут и вернетесь к исполнению своих непосредственных служебных обязанностей по раскрытию преступлений?

Все разбежались, как серые мыши…

Ровно в шесть вечера Павел вышел из стен родного управления полноправным отпускником. Оставалось еще завтра заскочить в бухгалтерию за отпускными, дела же он успешно передал занывшим Соболеву и Килькину.

— Забирайте, забирайте! Потом я отдуваться за вас буду, когда вы в январе свалите на Роза Хутор на горных лыжах кататься!

Павел вышел из управления с довольной улыбкой — пусть что хотят, то и творят в начале января, ему и так будет декада оплачиваемых государством каникул!

Летний день источал аромат надвигавшегося дождя — небо укрыла пелена серых туч, готовых расплакаться мириадом холодных слез. Легкий ветерок веселил душу — месяц он будет бездельничать, спать сколько влезет, смотреть телевизор хоть до утра, валяться на пляже, не заботясь ни о чем. Отпуск. Летом уйти в отпуск — мечта! И эта мечта сбылась.

Управление располагалось прямо напротив городского парка, пестревшего зонтами кафе. Павел направился к ближайшим столикам, взял себе стакан газировки и тарелку теплых пельменей, обильно политых шашлычным кетчупом. Он без аппетита поел, попивая напиток, снова листал тетрадь.

— Здравствуйте. Это снова я, — прозвучал звонкий голос над головой Павла. — Вы говорили, что мы с вами побеседуем после…

Павел поднял глаза. Медсестра Маша. Работа не хотела отпускать.

— Вы? — Павел удивился, но, невзирая на совершенно сексапильный вид медсестры без медицинского халата (простенькое легкое платье ей очень шло), ощутил досаду. — Присаживайтесь. — Он указал на белый пластиковый стул рядом с собой. — Хотите чего-нибудь? Я закажу. Не ожидал вас здесь встретить.

— Я отработала, завтра у меня выходной. Домой идти особого желания нет. Прогуливалась по парку, увидела вас.

— Может, вы меня специально поджидали?

— Может быть, — рассмеялась Маша, но тут же помрачнела. Ее красивое лицо теперь выражало серьезную озабоченность, а выразительные глаза, на которые Павел сразу обратил внимание, наполнились мерцающим внутренним светом. От такого свечения у любого мужчины начинало сосать под ложечкой, и было понятно почему.

Павел напряженно рассмеялся:

— Интересная тетрадь. Вы читали?

— Читала. Много говорила с Алешковским, слушала его рассказы. Он не походил на других наших больных, с виду был абсолютно нормальным. Но наш главврач держал его взаперти. Бывали, конечно, моменты, когда Алешковский начинал панически бояться.

— Скажите, Маша, все здесь написанное — это дело рук Алешковского?

— Да, он при мне половину тетради исписал за два месяца. Он сказал, что силы Зла как никогда близки к победе над добром, потому Высшая Сила (он не говорил — Бог, он говорил — Высшая Сила) дала ему дар увидеть будущее и, уже оглядываясь оттуда, написать программу борьбы. Он сказал, что осознал свою роль и Боец (вы читали о Бойце?) тоже однажды осознает. Тогда придет спасение.