Книга Вопль археоптерикса - Андрей Загородний

…Зима там – сплошные дожди. Только разместились, осмотрелись, механики наши полезли машины проверять. Испанцы скептически посмеивались. Переводчик, капитан Симакин, злился временами. Ему трудновато приходилось – дергали его и мы, и испанцы. По приказу, разумеется, все к поездке готовились, язык учили, но так себе учили. Я, например, считал, что достаточно знать машину как свои пять пальцев, а остальное – дело десятое. Глупо, конечно. Друг с другом объясняться могли, вроде на иностранном, но испанцы нас совсем не понимали. Вот Семакину и приходилось всякую ерунду переводить. Да еще один говорил одно, а другой – другое.

Небо затянуто сплошь снеговыми тучами, из которых днем льет дождь, а ночью валит снег. Погоды нет, полетов нет.

Сидели, с местными общались. Там вообще не понять было, кто в армии, а кто – местное население. Гражданская война – вот он, вроде боец, вечером смотришь – пошел домой корову доить. Ну, а нам что, подружились на уровне жестов.

Старик, помню, из местных, Хименес, притащил двух зайцев. Кухарку нашу звали Бланка, белая, значит, со слов переводчика. На самом деле она была черна как головешка. Суровая тетка, освежевала зайцев, нарубила на куски и в жаровню. Я прямо залюбовался этой ее работой. Они все там такие. Иногда слова не добьешься, а если разговорятся, то никакой переводчик не успеет, и половины не понимаешь, но видишь, что все смеются. Вино в мешках кожаных, мехах, много, никогда столько вина не пил.

Дождь с крупой моросит, пар изо рта. Холодно, сыро. Как весной у нас, дома, когда лед на реке только сошел. Погода дрянь, а мы, мальчишки, все равно – сразу на рыбалку. Я старику говорю:

– Рыбачить здесь есть где?

– Форели, – отвечает, – в ручье. Тридцать минут ходу вдоль ущелья.

– Отведешь?

– Отведу, – кивает, – до обеда штук шесть хороших рыбин поймаешь. Завтра и отведу.

А вскоре другой пришел, незнакомый. Сначала молчал долго, грелся, потом рассказал. Подорвался, говорит, Хименес. Там, на подходе к деревне, возле моста, заминировано было. Немецкие мины, немцы и минировали, когда наши наступали. А потом все там ходили, и Хименес ходил. К себе ведь домой шел и подорвался. Может, и не одна еще осталась. Симакин хмуро нам все это переводил: «…Война. Был Хименес, нет Хименеса. Будто чиркнуло. Иной сгорел – только дым пошел, другой – на прикурить, и думаешь, а что еще нужно, хороший человек. А бывает так, что всю жизнь… вспоминаешь, руки тянешь, как если бы к огню, и греешься. Хименес был такой…» Может, я не все понял, и не переспросишь, как тут переспросишь, но вот запомнилось.

А потом фалангисты аэродром вычислили и накрыли, почти все машины сгорели. Одну только этажерку механики починить сумели. Без дела сидеть в чужой стране – хуже некуда. Договорились, да и получили карабины. Один раз наш экипаж с разведчиками пошел, всего двенадцать человек. Сначала поднимались по узкой тропе, по лесу, в гору, потом – через перевал. Там видим – над городком дым. Легли в кустах, отдыхаем, двое, кто в штатском, вперед двинулись. Возвращаются, уже не прячутся, прямо по дороге. Вылезайте, говорят, городок наш, соседняя бригада его с утра заняла. Ну ладно, может, поесть разживемся?

И тут видим, полоса расчищена, а на ней – немецкий Ю-52. Штурман – заводной был парень, жаль, погиб в сорок первом, сигналит и нам, и испанцам – поехали домой, там и пообедаем. Забрались внутрь, а это не транспорт, а бомбардировщик. Ну да ладно, лететь недалеко, разместились. В общем, ту машину я и водил три раза легионеров бомбить.

Самым занятным третий вылет получился. Взяли две бомбы на подвеске и мешки с листовками, их тогда часто возили. Отбомбились без проблем и на город зашли листовки разбрасывать. В салоне загородку соорудили прямо у меня за спиной, чтобы груз центровку не нарушал, ответственным француза посадили, новенького. Почему уж послали его – не знаю, ни по-русски, ни по-испански не понимал тогда.

Не ожидаем ничего, и вдруг – вот они, появились. Выныривают будто ниоткуда два истребителя с эмблемами фалангистов. Не встречал я до того истребителей в бою, мы же на «юнкерсе» том только воевать и начали. Модель и ребенок определит – носы уточками, значит, «хенкели». Самолеты старые, тихоходные, но и у нас машина не гоночная. Кричу пулеметчикам, чтобы отгоняли их, пока до облаков доберусь, но куда там. Стрелками летали местные, ребята хорошие, один – Жуан, его мы в шутку Доном называли, а он не обижался – так с начала всей заварухи с пулеметом не расставался – но в воздухе, да по воздушным целям… без толку, в общем. Бьют прямо, без упреждения, а у «хенкелей» скорость за триста, они быстро сообразили, как от неумелых очередей уворачиваться.

Начинаю крутиться, даже не крутиться, а так – дергать машину то вправо, то влево. Слышу, Жуан шипит и ругается – ругань баскскую я тогда уже от обычных слов отличал. После посадки выяснилось – моих неуклюжих поворотов хватило, чтобы он на собственный пулемет налетел и два зуба выбил.

Дергаю то туда, то сюда, но не пилотажная же машина, того и гляди, развалится, а уворачиваться все равно не удавалось. Механики вечером два десятка пробоин насчитали, а в воздухе я и не чувствовал с непривычки, ну, тряхнуло слегка, не поймешь от чего. В облака бы уйти, так снизу у нас пулемета не было, вверх ползти – брюхо подставлять.

Тут наши стволы сразу все замолчали – расстреляли ребята боезапас длинными очередями. Смотрю на штурмана, а он в свой иллюминатор тычет. Там один из «хенкелей» высоту терять начал, удалось зацепить. А может, и сам закоптил, без нашего участия, фалангисты тоже на старье воевали.

Второй «хенкель» от нас отлепился, к своему подошел, смотрит, как у того дела. Ну, думаю, повезло, задрал нос и вверх ползу, в облачность, на полных оборотах.

Вижу, спохватился истребитель, догоняет. Все, теперь только держись! Оборачиваюсь к французу-листовкометателю, тычу вниз, в сторону земли, чтобы прыгать готов был.

Потом оказалось, сидел он в загородке этой и не понимал ничего. Бой видел, конечно. И ведь не боялся – думал только о том, как задание выполнить. Но учудил, решил, что бумажки из мешков вынимать – медленно получится, да и вывернул все упаковки себе под ноги, чтоб бросать быстрее.

Когда я ткнул пальцем вниз, он понял так, что листовки бросать пора. Распахнул дверь. А ветер подхватил весь наш бумажный груз и выбросил наружу одним залпом – и прямо «хенкелю» в морду. Тот, понятно, от неожиданности в сторону рванул – только что небо свободное, и вдруг все белое вокруг трепыхается. А пока он с бумажным оружием разбирался, мы как раз до облака дотянули, а там ищи нас на своем биплане сколько душе угодно.

Я, когда о полете докладывал, сказал, что наградить надо бы француза за находчивость. Потом поболтали с ним, попросил местных переводить – в баскских краях многие французский знали. Звали его Луи, папа с мамой в честь последнего короля Бурбона назвали, монархистами были, а сам он, несмотря на то что Луи, в интербригады записался. Рассказывал он это с улыбкой, и глаза теплели, когда о родителях речь шла. Но больше мы с ним не летали, да и вообще долго не летали, у «юнкерса» нашего карбюратор треснул, задело пулей. А где республиканцам новый карбюратор на немецкую машину найти? Так и стоял около летного поля.