Книга Цареубийца. Подлинные мемуары графа Орлова - Алексей Орлов

– Для такого барина до утра петь буду. Какие песни хочешь услышать? Грустные или задорные?

– Давай задорные, – вместо графа ответил Григорий Владимирович, заметно оживившийся при виде цыганки. – На вот, прими десять рублей от меня.

– Э, нет, от тебя не приму – ты хоть и Орлов, да не тот, – дерзко ответила Ляля. – Я для настоящего графа Орлова спою.

Григорий Владимирович смутился от таких слов, а граф расхохотался:

– Цыганку не купишь! Она сама выбирает, кого своим вниманием одарить… Пой, Ляля, пой!..

Охота на медведя

После пения Ляли он ещё более оживился, тряхнул головой и воскликнул:

– Аж кровь в жилах закипает, будто помолодел на пятьдесят лет! Юность вспомнилась, благословенное житие наше в родовой тверской деревеньке: мы с братом Иваном и Григорием лихо тогда жили!.. Жаль, что твой отец, – обратился он к Григорию Владимировичу, – поздно родился и в наших забавах не участвовал… Ну что ты опять морщишься? Ты же Орлов, в тебе тоже должен наш природный кураж быть! Без него чего бы мы стоили? С ним на высоты вознеслись, а бывало, он нам жизнь спасал. Знаешь, как наш дед, а твой прадед, плахи избежал? Служил он стрелецким сотником, когда Пётр Великий только начал править Россией. Стрельцы учинили тогда против него великий бунт, за что должны были сложить головы на плахе. И вот подходит наш дед к плахе, а перед ним сам царь Пётр стоит, смотрит на казнь и своей спиной дорогу загораживает. «Отодвинься, государь, – говорит ему дед. – Здесь не твоё место – моё». А тут как раз очередная голова из-под топора палача скатилась. Дед глянул на палача с усмешкой и отбросил голову в сторону ногой: «Славно рубишь, брат, – уж постарайся так же и для меня!» Царю Петру так понравилось это бесстрашное озорство, что он приказал деда помиловать.

А. Деходенк. Цыганский танец

…Да, без куража в жизни некуда, без него даже на охоту не ходят, – продолжал граф, – а охота в наших краях была знатная, но самая захватывающая – на медведя… Тверские леса глухие, непроходимые, а наша деревенька среди тех лесов затерялась так, что не отыщешь. Пока отец жив был, поместье было исправное, а как умер, родственнички всё по кускам растащили. При отце они и пикнуть не смели – он был генералом, службу ещё при Петре Великом начинал, – а как умер, совести хватило обобрать вдову с пятью детьми.

Хозяйство наше было самое простое: дом – одно название, что господский, а на самом деле та же изба, только побольше и почище: строили его свои же мужики. Когда соседи оставались у нас ночевать, спать их укладывали на сеновале – больше негде было. Одевались мы в домотканину – холстину, которую нам ткали деревенские бабы, – и роскоши никакой ни в чём не знали.

Зато с мужиками у нас было полное согласие: не было такого, как ныне, чтобы господа – это одно, а мужики – другое, будто из разного народа они. Тогда о господском и мужицком одинаково заботились: наша матушка Лукерья Ивановна знала, у кого из мужиков хлеб уродился хорошо, а у кого – плохо, и давала мужикам хлеба, невзирая на то, возвращён старый долг или нет. В деревенской жизни она принимала живейшее участие: свадьба ли, крестины ли, похороны – всегда отправит подарочек со своего стола; мужики, в свою очередь, в престольные праздники и домашние наши именины к ней с поздравлениями приходили.

* * *

Мы с братьями такоже среди мужиков росли, во многих деревенских забавах вполне участвуя. Хаживали с мужиками и на медведя: об этом сейчас расскажу.

М. Клодт. Усадьба

Старший брат Иван к тому времени уже в Петербург уехал, а младший, Владимир, ещё мал был, потому состояла наша компания из Григория, Фёдора и меня. На медвежью охоту мы с братьями давно хотели пойти, но матушка не позволяла: опасное, де, это дело. Однако как-то в конце зимы мужики нашли в лесу берлогу и решили бурого поднять. Тут-то мы к матушке и пристали: отпусти, мол, родная, что же это – скоро и нам в Петербург на службу отправляться, эдак мы ни разу на медвежью охоту не сходим! Как ей не согласиться? – отпустила она нас, но велела от Ерофеича, опытного медвежатника, ни на шаг не отходить.

Мы сразу к Ерофеичу побежали, а он уже собирается, готовится к завтрашней охоте.

– Разрешила, стало быть, барыня? – говорит он. – Что же, таким молодцам отчего не потешиться? Только уговор: во всём слушаться меня и никакого самовольства не допускать. Медведь – зверь опасный, от него немало народу погибло; чуть зазеваетесь, пиши пропало!

Мы поклялись, что ни в чём Ерофеича не ослушаемся.

– Ну, добре! Тогда давайте распределим, кому что делать. Берложья рогатина будет у меня, и я на неё медведя приму. Вот, глядите, какая она, – показывает он. – Рогатина знатная: наконечник старинный, заточенный с обеих сторон, что бритва. Поперечину я сам из рога сделал: она нужна, чтобы рогатина слишком глубоко в медведя не зашла, а то он живучий и когти у него длинные – даже издыхая, он может тебя достать… Древко из рябины – весной срубил и провялил, но не высушил полностью; такое древко прочное, не расколется, а чтобы в руках не скользило, я его – видите? – ремнями обмотал.

Русский лес. Гравюра

Есть такая байка, что рогатину в медведя вонзают, когда он на задние лапы встаёт, а для этого надо перед ним шапку кинуть. Чушь на постном масле! Медведь встаёт на задние лапы только от любопытства, а на обидчика он бросается с опущенной головой. Поэтому рогатиной его надо колоть, как копьём, в шею или сердце. Если же он от меня увернётся, мужики на него собак спустят, а собаки у нас наученные, они его к дереву прижмут, – тут надо бить вдругоряд и наверняка. Вот тогда ваш черёд настанет: ты, Григорий Григорьевич, сильнее всех братьев, потому возьми рогатину, которая у нас «догонной» называется, она поменьше, но тоже хороша – постарайся ею в печень медвежью ударить. Ты, Алексей Григорьевич, страха не ведаешь и в опасности рассудка не теряешь, так возьми нож длинный, булатный: бей им медведя, если крайность настанет! А ты, Фёдор Григорьевич, среди братьев самый быстрый и ловкий, – так вот тебе острый кол: им можно медведя под удар направить, а куда – на месте смекнёшь… А теперь ступайте спать, соколики, завтра до света вас подыму…

Точно, поднял он нас задолго до рассвета, – а на улице уже мужики с собаками ждут, – и пошли мы в лес. Идти было тяжело: снег глубокий, ноги проваливаются даже в снегоступах, а тут ещё ветер поднялся, с вершин елей снежные комья падают. Но мы идём, усталости в помине нет, – скорее бы до места добраться!