Книга Сестры озерных вод - Олли Вингет

— Ау… — принимая поражение, прошептала Леся.

Сознание ускользало подобно воспоминаниям, которые яркими всполохами загорались в ней и тут же гасли. А без них и сама Олеся истончалась, теряла всякую вещность.

Что есть человек, если не клубок памяти? Теряя ее, он плутает в темноте гулкой комнаты совершеннейшей пустоты. Только жизнь такого не признает. Она тут же заполняется болью, липкой, как плохо сваренный кисель.

«Клубничный», — еще раз напомнил Лесе затухающий разум, а после наступила тьма.

* * *

Первым, что она почувствовала, приходя в себя, был чей-то взгляд. Легкой щекоткой он пробегал по коже — чуть ощутимо, но не давая ни мгновения продыху. Леся осторожно приоткрыла глаза.

Яркий свет ослепил ее. В широко распахнутые окна било солнце. В крохотной комнате было тепло и сухо, воздух пах нагретым деревом и какими-то травами — чуть горько, но успокаивающе.

Олеся попыталась приподняться, но притихшая боль тут же ощерилась, впиваясь в плоть. Леся потянулась к ране, мысленно содрогаясь от отвращения, но вместо спекшейся крови пальцы нащупали плотную ткань, которая надежной повязкой охватывала голову.

Кто-то нашел Олесю в лесу. Кто-то откликнулся на ее отчаянный крик. Кто-то принес ее в теплый сухой дом и сделал все, чтобы рана не воспалилась. Кто-то спас ее.

А теперь этот кто-то следил за ней, не сводя любопытных глаз.

Леся замерла, прислушиваясь. Под ногами невидимого наблюдателя скрипела деревянная половица. Он сопел и ерзал, прижимаясь всем телом к двери, а та легонько подавалась вперед, делая щелочку все шире. Одним рывком Олеся повернулась навстречу шорохам и тихо рассмеялась от облегчения.

В дверном проеме маячило круглое мальчишеское лицо. Курносый, с яркими веснушками и щербинкой между зубами, ребенок заглядывал в комнату. Но стоило его прозрачным, как утреннее небо, глазам встретиться с глазами Леси, как любопытство сменилось страхом.

— Эй, — прохрипела Олеся.

Мальчик тут же побледнел и попятился.

— Эй, поди сюда! — попросила его Леся, постаравшись улыбнуться.

Но получилось плохо. Мальчик вскрикнул, развернулся и побежал, мигом скрываясь в полутьме коридора, только мелькнула белая рубашка с вышивкой по воротнику да голые пятки застучали по деревянному полу.

Олеся со стоном опустилась на подушку. Ее слегка подташнивало, словно она только сошла с карусели. Это странное ощущение, когда твердая земля вдруг уходит из-под ног, а тело за ней не успевает, оставляя голову пустой и гулкой, а желудок — повисшим в невесомости, всегда было для нее упоительно приятным.

Ей тут же вспомнилось, как долго приходилось уговаривать бабушку, канючить и дуться, чтобы субботним утром сесть в автобус и с тремя пересадками добраться-таки до парка аттракционов. А там есть сладкую вату, облизывая липкие пальцы, и выбирать, на каких качелях прокатиться.

— Только два раза, — строго предупреждала бабушка. — А то опять плохо будет…

«Плохо» в бабушкином понимании было все, что вызывало в Лесе приступы звонкого смеха и легкую тошноту. А значит, весь этот парк был плохим. С его облаками сладкого сахара, ростовыми куклами и блестящими качелями.

Олеся точно знала, когда была на аттракционах в последний раз. Ветреный апрель, шестой класс, узкое в плечах пальтишко с розовыми лацканами. Но что за качели она выбрала тогда и почему никто больше не возил ее в парк, вспомнить не получалось. Только голова пульсировала от боли да таяли в киселе обрывки воспоминаний.

Леся сделала глубокий вдох, позволяя теплому воздуху комнаты наполнить грудь. Это было все, на что еще оставалось способно ее обессиленное тело. Тяжелая голова медленно вжималась в подушку, как камень, брошенный в болото. Руки безвольно лежали вдоль тела на цветастом, сшитом из лоскутков одеяле, а само тело под ним и вовсе не ощущалось. Олесе не было больно, да и страшно не было тоже. Однако равнодушный покой, захлестнувший все ее существо, никак не вязался с чужим домом и невозможностью вспомнить хоть что-то путное, кроме своего имени.

Она задремала, но прикосновение холодной ладони к лицу вырвало ее из вязкого полусна. Над кроватью склонилась женщина с длинной косой. Седые пряди блестели на солнце, как серебряные нитки, попавшие в медную пряжу. Она решительными движениями ощупывала Лесин лоб, проверяя, есть ли жар.

— Кто вы?

Серые глаза сверкнули, осмотр не прервался. Прикосновения чужих пальцев отзывались мурашками. Леся попыталась вырваться, но женщина прижала ее к кровати.

— Да не трогайте вы меня!.. — Жалкий хрип из сорванного горла мучительницу не впечатлил.

Она потянулась к Лесиной повязке, потянула за край. Мгновение — и ткань упала на покрывало. Леся успела разглядеть, как расплывается по внутренним слоям повязки алое пятно. Ее замутило еще сильнее.

Женщина наклонилась к столику у окна, зачерпнула из чашки что-то, остро пахнущее травами, и щедро смазала всю левую сторону Лесиной головы. Волосы у виска покрылись толстым слоем жира. Олеся охнула, зашипела сквозь сжатые зубы и упала на подушки. Рану жгло, будто ее щедро полили спиртом.

— Твою мать! — выплюнула Леся, пытаясь стереть мазь. — Мне же больно! Что это вообще?

— Закрой свой грязный рот, — процедила женщина.

Она вытащила из кармана фартука чистую ткань и принялась перевязывать рану, не обращая внимания на попытки Леси вырваться.

— Мне нужен врач! — твердила та, силясь не сорваться на крик. — Позвоните в скорую, спасателям… Я не знаю, кому-нибудь. У меня голова разбита!

— Я вижу.

Равнодушие и сила этих натруженных рук пугали Олесю больше прочего.

— Ну так сделайте что-нибудь!

— Я делаю. Ты умирала в лесу, а мой сын нашел тебя. — Женщина проверила, держится ли повязка, и отступила на шаг, зашуршало длинное платье. — Он забрал тебя у леса. А я — у смерти. И теперь ты в двойном долгу перед родом.

На мгновение Лесе показалось, что она ослышалась.

— Вам нужны деньги? — догадалась она. — Без проблем! Только позвоните в скорую. У меня с собой нет ничего… Но я найду… — Она запнулась. — Найду родных, и они будут рады заплатить вам за все, что вы сделали для меня…

Женщина насмешливо скривила губы и сразу стала похожа на хищную птицу.

— Мы заплатим сколько вы скажете… — залепетала Леся. — Сколько вам нужно? А? Просто скажите…

Ее ухмылка стала похожа на оскал, а хищная птица — на голодного зверя.

— Как вас зовут? — Олеся из последних сил удерживала себя на грани сознания, перед глазами все расплывалось, как невысохшая акварельная картинка, попавшая под дождь.

— Аксинья, — наконец ответила женщина, ее глаза недобро блеснули. — И мне не нужны твои грязные монетки. Нашла ценность, глупая ты курица… — И зашлась глубоким грудным смехом. — Спи, девка, после поговорим.