Книга Пятьдесят лет в Российском императорском флоте - Генрих Цывинский

ВЫПУСК, ПРОИЗВОДСТВО В ГАРДЕМАРИНЫ. 1875 г.

13 апреля, в 1-й день Пасхи, 1875 г. мы были произведены в гардемарины, считавшиеся в то время на положении офицеров. По выпускному экзамену я вышел 8-м, но, не имея за последний год полного балла из поведения, я не был назначен в дальнее плавание, хотя в тот год отправлялись на двух судах 17 человек, из коих первые 7 пошли на клипер «Крейсер» в Тихий океан, а остальные 10 на фрегат «Светлана» под командою Великого Князя Алексея Александровича (впоследствии генерал-адмирала). На «Светлане» плавал Великий Князь Константин Константинович, также в звании гардемарина. Лишение меня кругосветного плавания, имевшего тогда важное значение для морской карьеры будущего офицера, вызвало во мне чувство обиды и даже злобы к тогдашнему начальству Морского Училища, и долго еще потом, спустя много лет, я не посещал ни училищных ежегодных парадов, ни балов из враждебного чувства к своей «Alma mater». Но, как бы в виде протеста к училищной аттестации, вся моя последующая служба в действующем флоте проходила наоборот — с удачным успехом, как это будет видно из дальнейших описаний.

До начала гардемаринской кампании, т. е. 1 мая нам был дан отпуск, и я уехал на 2 недели в Вильно повидаться с матерью. Она была в трауре после смерти моего отца, умершего за месяц перед тем. На его похороны я приехать не мог, так как его смерть совпала с моими экзаменами. Мать была очень рада видеть меня морским офицером в блестящей форме и старалась показать меня всем родным и знакомым. Как я не упирался, но, уступая ее материнской гордости, я исполнял эту повинность, и мы объехали десятка два домов, причем в угоду ей я всюду являлся в полном параде, т. е. в аксельбантах, треугольной шляпе и с длинной саблей (при домашней форме у нас был кортик, но он казался ей слишком ничтожным оружием).

Побывав на кладбище, на могиле отца, и желая оставить на время город — место ее недавних печальных воспоминаний, мы с ней решили освежиться в деревне и уехали в имение Струмень помещицы 3. Ходзько. Весна была теплая, погода стояла прекрасная, и мы с удовольствием провели дней 10 на вольном воздухе.

Вернувшись в Вильно, я попрощался с родными и к 1 мая явился в Кронштадт. Там весь наш выпуск (исключая 17 гардемарин, назначенных за границу) был назначен на броненосец «Кремль», плавающий в Ревеле в учебно-артиллерийском отряде. В программу нашего обучения входило пройти курс артиллерийской стрельбы из орудий всяких калибров; но, правду сказать, мы далеко не серьезно относились к этим занятиям, мы не сознавали еще тогда, какое важное значение имеет знание артиллерии для будущих морских командиров, и во время маневрирования корабля мы преисправно спали под грохот орудий в своей каюте. После занятий нас тянуло на берег в прекрасный Екатериненталь, переполненный нарядной курортной публикой, а вечера проводили в цирке Чинизелли, приехавшем на лето в Ревель. Познакомившись с сыновьями директора цирка и с сестрою их, красавицей Эммой, мы после спектакля забирали их с собою и, прихватив для развлечения клоуна Билли Хайдена (Billy Hyden), отправлялись веселой компанией ужинать в салон Екатериненталя. За ужином, конечно, все много пили, все ухаживали за Эммой, но без всякого успеха. Под утро с восходом солнца мы возвращались усталые и сонные на суда отряда, и когда те уходили в море для занятий, гардемарины предавались Морфею, а вечером опять уезжали на берег, и повторялось то же самое.

Гардемарин Г.Ф. Цывинский. 1875 г.

Само собою разумеется, что эта кампания в воспитательно-морском отношении не принесла нам ровно никакой пользы, и осенью, вернувшись в унылый, казенный Кронштадт, я с грустной завистью смотрел на собиравшиеся в дальнее плавание «Светлану» и «Крейсер», где находились мои счастливые товарищи и куда я не попал лишь по несчастной случайности — у меня не хватало из поведения каких-нибудь трех баллов… «С печальной думой на челе» я ехал на ваньке являться в 1-й экипаж, где предстояло всю зиму тянуть лямку ненавистной береговой службы…

Но тут неожиданно судьба мне помогла. Я встретил на улице мичмана Анатолия Константиновича Ивановского, плававшего в Либаве на таможенном крейсере «Чайка» (неболышая паровая яхта, плававшая в Либаве у прусской границы в течение круглого года для таможенной морской охраны). Он остановил меня и без всяких предисловий предложил мне занять на «Чайке» его место, оставшееся вакантным, так как он переведен на высшее по рангу судно «Страж», плававшее также круглый год в Либаве в Таможенном отряде. Я подпрыгнул от радости, поцеловал его, и повернув на телеграф, мы отправили командиру «Чайки» в Либаву телеграмму о моем желании плавать на этом крейсере. Через два дня была получена ответная телеграмма, и еще спустя неделю я получил предписание отправиться на место новой службы. В конце сентября я прибыл в Либаву, явился командиру «Чайки» капитану (штурманскому) Вас. Ден. С-ву.

Командир мой — разжиревший и обрюзглый циник — не утомлял себя частыми выходами в крейсерства, и потому я невольно вместе с Ивановским ударился в городскую клубную жизнь. Знакомился с семейными домами, посещал вечера и театры и, конечно, увлекался так, как подобает 20-летнему молодому человеку, не вкусившему до сих пор прелестей светской жизни. В ту эпоху яркого расцвета либерализма и освободительного движения я невольно подчинился общему течению и стал усиленно читать тогдашних любимцев — писателей Толстого, Достоевского, Добролюбова, Писарева, Спенсера, Бокля, Дарвина, Эскироса и других. Времени свободного было много, морскими плаваниями мы почти не занимались, поэтому весь этот год на «Чайке» не дал мне ровно никакой практики в морском деле. Лето было чудесное, курортной публики много, и я провел много приятных часов, фланируя в старом либавском парке.

В августе 1876 г. я был списан с «Чайки» и вызван в Кронштадт для держания там в штабе обычного экзамена на чин мичмана. И 30 августа (Александров день) весь наш выпуск был произведен в мичмана. Опять я почувствовал одиночество в Кронштадте и, из боязни береговой экипажной службы, записался добровольцем в Сербию, чтобы участвовать в освободительной войне, которую Сербия в то лето вела, подняв восстание против владычества Турции. Многие сухопутные и морские офицеры, увлеченные общим патриотизмом, бросали службу и уезжали в Сербию к генералу Черняеву — тогдашнему кумиру русского общества.

Ехать на свой счет я не мог, а русские добровольческие организации отказывали многим, не имевшим протекции, поэтому я остался в Кронштадте и начал готовиться к экзамену — в Морскую академию. Выдержав экзамены по предметам высшей математики, я поступил на механический факультет. В сентябре я переехал в Петербург, поселился с Николаем Юнгом (в 1905 г. убит при Цусиме) и стал добросовестно ходить в академию. Я охотно посещал академические лекции и с большим удовольствием слушал профессоров Коркина, Де-Колонга, Евневича и Тиме.

Усиленная агитация славянофильствующих газет («Новое время» и «Мир») о поддержке Сербии и освобождении всех балканских славян от турецкого ига постепенно захватывала все высшее русское общество, а за ним потянулся и весь военный мир. Уже с конца 1876 года началось сосредоточение нашей армии на юго-западе России; центром военного управления был Кишинев. Великий Князь Николай Николаевич старший был назначен главнокомандующим, и 12 апреля 1877 года Высочайшим манифестом была объявлена война с Турцией и наши войска перешли румынскую границу и двинулись к дунайским переправам.