Книга Кондитер - Татьяна Коган

А.

Вечерний уличный свет бликует на гранях бокалов. Один – полный, накрытый ломтем хлеба, второй – пустой. Тут же, на столе, стоит старая шахматная доска, и сидящий в кресле мужчина задумчиво глядит на фигуры, изредка делая ход – белыми, потом черными, и снова белыми.

Столько лет прошло с момента их последней игры, а он до сих помнит каждый ход и связанные с ним эмоции. Сан Саныч Тубис скучает по своему покойному другу. Эта доска – единственное, что осталось от него на память. И хотя ностальгия чужда Сан Санычу, сегодня один из тех редких дней, когда несвойственное пробивается сквозь заслоны разума, и заставляет в полной мере прочувствовать то, что считалось давно пережитым.

А еще он вспоминает последние три года. Три года одиночества и апатии, когда запрещаешь себе даже самое маленькое удовольствие, потому что иначе не выживешь. Только дашь себе поблажку, расслабишься – и считай, все, конец. Для конца было рановато (сорок три года для мужчины – самый расцвет), поэтому он держался. Мало кто мог бы посоперничать с ним в железной воле и самоконтроле.

Сан Саныч всегда умел поворачивать неблагоприятные обстоятельства себе во благо. Но в последнее время обстоятельства складывались такие – как ни поворачивай, везде край. Тут только один вариант – спрятаться, стать ниже травы, тише воды, засунуть куда подальше свои желания и переждать буран. Вот только чертов буран никак не унимался. Только в минувшие пару месяцев Сан Саныч начал замечать слабые признаки прояснения. Похоже, черный период подходил к логическому завершению, но праздновать еще было рано.

С улицы донесся скулеж и почти сразу же кто— то заскребся в ведущую на задний двор дверь. Сан Саныч нехотя поднимается с кресла и впускает собаку. Здоровенная овчарка вбегает в помещение и принимается самозабвенно стряхивать с себя припорошивший спину снег.

– Фу, Анька, – возмущается мужчина, уворачиваясь от ледяных брызг. – Не могла на пороге почиститься?

Овчарка задорно лает, подбегает к пустой миске, нюхает ее и выразительно поднимает глаза на хозяина.

– Так точно, – улыбается тот. – Вас понял.

И лезет в шкаф, где хранится пакет с сухим кормом. Насыпает порцию, ставит миску обратно и несколько секунд с удовольствием следит, как питомец поглощает угощение.

Он подобрал Аньку на улице, еще кутенком, много лет назад. С тех пор они никогда не расставались, хотя и пережили вместе парочку катаклизмов. После одного из них овчарка немного прихрамывала, особенно в студеное время года, но в целом демонстрировала отменное здоровье и веселый нрав. Она была больше, чем любимым спутником. Она была его личным талисманом.

Зеленые цифры на микроволновке показывают без пяти девять. Тубис идет в комнату, садится за рабочий стол и включает компьютер. Ровно в девять у него урок с одним из многочисленных детей, чьи родители оплачивают уроки по шахматам в надежде развить в ребенке аналитический ум, а может быть даже добиться приличного уровня игры.

В молодости Сан Саныч выполнил мастера спорта, но посвящать всего себя профессиональной шахматной карьере не решился. Это требовало полной самоотдачи, и хотя проблем с усидчивостью у него не имелось, зато имелись другие интересы, жертвовать которыми он не хотел.

Память охотно направляет его сознание в сторону упоительного прошлого, и он почти поддается, как— то внезапно размякнув и осев в кресле, но звонок вызова скайпа выдергивает его из дремоты. Он мгновенно мобилизуется, натягивает на лицо сосредоточенную серьезность и отвечает на звонок. На экране мальчишка лет тринадцати, худой и бледный, как мелкий ядовитый грибок – на тонкой ножке и с рыхлой шляпкой блеклых волос.

«Лучше бы ему заниматься настоящим спортом, борьбой или боксом», – думает Сан Саныч. – «Какой смысл развивать свой мозг, если в твоем теле еле душа держится?»

Сам Тубис выглядит плотным, крепким, полным сил. У него широкие плечи и сильные руки, но в целом незапоминающаяся внешность – что весьма кстати. Ему никогда не нравилось внимание к собственной персоне. В детстве он научился владеть своей мимикой так, чтобы на лице не отражалось ни единой эмоции, и результат удивил и вдохновил его. Люди всегда ищут в чужих лицах отражение своих собственных мыслей и чувств, словно слепые котята мамкин сосок, к которому можно присосаться и напитаться, заполнить свое одиночество. Но за пустое, безэмоциональное лицо не зацепишься. А значит не будет незваных гостей, ненужных разговоров и прочей суеты, какую волей-неволей создают люди, собираясь в группы.

– Здравствуйте, – приветствует его мальчишка из скайпа.

Тубис кивает:

– Приступим.

И на ближайший час углубляется в разбор их прошлой партии, указывает на ошибки и дает альтернативы тому или иному ходу. Никаких посторонних мыслей, лишь тридцать две фигуры, шестьдесят четыре клетки и бесконечное множество позиций.

В 22.01 Сан Саныч выключает скайп и несколько секунд размышляет, чем займется завтра, в выходной день. И ловит себя на запрещенном. Это даже не мысль – лишь намек на нее. Он тут же гасит его, но искушение уже просочилось из— под замка, и теперь кружит, кружит в голове, темным густым водоворотом, и в эту черную воронку, миллиметр за миллиметром, сливается вся его хваленая воля и самоконтроль.

Как же тяжело! Тяжело держать свое сознание в клетке. Не заслужил ли он чуточку поощрения? Маленький подарок за годы терпения и целибата? Он встает с кресла, медленно идет в кухню, включает чайник и просто ждет, пока тот закипит. Сыплет заварку в кружку, наливает кипяток. Это обычный черный чай, из дешевых, но почему-то сейчас аромат его кажется необычайно тонким, почти изысканным.

Сан Саныч осторожно отпивает глоток и надолго сжимает кружку в ладонях, пока те не нагреваются – и не отпускает еще несколько секунд, упиваясь обжигающей болью. Эта боль держит его в настоящем моменте, привязывает к объективной реальности. Но сквозь завесу привычного, настоящего мира пробивается чье-то мутное изображение. Сан Санычу даже не нужно напрягаться, чтобы разглядеть его. Он отлично знает, чья это фигура. Его величайшая любовь. Его величайшее разочарование.

На три долгих года он заставил себя забыть о ней. Он глотал снотворное, чтобы не видеть снов. Ему нужно было выжить, а с памятью о ней это представлялось почти невозможным. Но теперь… Теперь что-то изменилось. Тубис прислушивается к себе. Сканирует свой мозг, мысль за мыслью. И понимает, что готов вспомнить. Рана затянулась, можно снимать бинты и разглядывать заживший рубец. Трогать его пальцем без страха, что приступ боли скрутит тебя, как тряпичную куклу. Да. Пожалуй, он готов очнуться после длительного анабиоза. И очень осторожно. Медленно. Вдохнуть полной грудью.

Ночь светлая, звездная. В незанавешенные окна льется рассеянное сияние, Сан Саныч бросает взгляд на улицу, на сверкающие голубоватые сугробы. В этот поселок он перебрался около года назад, дом продавался за копейки, и Тубис долго не раздумывал. Репетиторство приносило ему невысокий, но стабильный доход, расходы у него практически отсутствовали – разве что на еду для себя и собаки, – жил он скромно, ни в чем не нуждаясь.