Книга С жизнью наедине - Кристин Ханна

— Они убивали его у меня на глазах, — сказал отец.

Лени встревоженно посмотрела на маму. Папа обычно о таком не рассказывал. И сейчас обе с испугом слушали его.

Отец притопнул ногой и побарабанил пальцами по столу. Развернул письмо, разгладил бумагу, чтобы Лени с мамой могли прочесть написанное.

Сержант Олбрайт,

Нелегко же вас отыскать. Меня зовут Эрл Харлан.

Мой сын Бо не раз писал, что вы с ним дружили. Спасибо вам за это.

В последнем своем письме он велел, если с ним что-нибудь случится в этом гребаном Вьетнаме, передать вам его участок на Аляске.

Участок небольшой. Сорок акров земли с развалюхой. Но если вы не боитесь работы, то здесь можно неплохо устроиться: кормиться тем, что дает земля, вдалеке от всяких придурков, хиппи и того бардака, который творится в прочих штатах.

Телефона у меня нету, так что пишите до востребования на адрес почты в Хомере. Рано или поздно я обязательно получу ваше письмо.

Участок расположен в самом конце дороги. Проезжаете мимо серебристой калитки с коровьим черепом, и там, не доезжая горелого дерева, начиная от милевого столба с номером 13, будет ваша земля.

Эрл

Мама по-птичьи наклонила голову и уставилась на отца:

— То есть этот… Бо… завещал нам дом? Настоящий дом?

— Представляешь, наш собственный дом. — Папа взволнованно вскочил со стула. — Дом, который принадлежит нам. Где можно ни от кого не зависеть, выращивать овощи, охотиться, жить свободно. Мы ведь так давно об этом мечтали, правда, Кора? Жить простой жизнью подальше от всего этого здешнего бреда. Там мы будем свободны. Ты только подумай!

— Погоди, — подала голос Лени. Все же это слишком даже для отца. — Аляска? Ты что, снова хочешь переехать? Мы же только что перебрались сюда.

Мама нахмурилась:

— Там ведь… ничего нет? Только медведи да эскимосы?

Отец встал, подошел к маме, рывком поднял ее на ноги, так что она пошатнулась и упала на него. От Лени не укрылось, что за папиным восторгом сквозило отчаяние.

— Мне это необходимо. Мне нужно место, где я снова смогу дышать. А здесь мне все кажется, что я того и гляди выползу из собственной шкуры. Там мои кошмары прекратятся, я наконец забуду обо всем. Я это точно знаю. Это нужно нам. Там все будет, как до Вьетнама.

Мама взглянула на отца. Ее бледность так резко контрастировала с его смуглой кожей и черными волосами.

— Подумай сама, — уговаривал отец.

Лени видела, как мама смягчается, как старается приспособить собственные желания к папиным, представить себе, каково это — жить на Аляске. Наверно, ей кажется, что это сродни семинарам по групповой психотерапии, йоге или буддизму. Ответ на вечные вопросы. Маме неважно, что, где и как. Маме нужен только папа.

— Наш собственный дом, — проговорила она. — Но… откуда же у нас деньги… может, тебе подать на инвалидность…

— Не начинай, — вздохнул отец. — Не буду я подавать. Я просто хочу жить по-другому. И я тебе обещаю, что научусь считать деньги. Клянусь. У меня еще кое-что осталось от моего старика. Пить стану меньше. И если ты так хочешь, даже начну ходить в группу поддержки для ветеранов.

Лени прекрасно знала, чем все кончится. Все равно, чего хочет она или мама.

Папа мечтает начать новую жизнь. Ему это нужно. А маме главное, чтобы он был счастлив.

Значит, они переедут на новое место в надежде, что на этот раз все получится. Они поедут на Аляску за новой мечтой. Лени сделает все, о чем попросят, причем с радостью. Опять пойдет в новую школу. Что поделать, такова любовь.

Два

На следующее утро Лени разбудил гром. Она лежала в постели, слушала стук дождя по крыше и представляла, как под окном прорастают грибы, как пробиваются сквозь землю выпуклые ядовитые шляпки, как аппетитно блестят. Вчера она уснула поздно, до глубокой ночи читала о бескрайней и опасной Аляске, оторваться не могла, чего сама от себя не ожидала. Лени казалось, что Последний рубеж[9] — точь-в-точь как ее отец. Необузданный. Впечатляющий. И непредсказуемый.

Лени услышала музыку. Из приемника доносилась дребезжащая мелодия. «Помешан на чувстве»[10]. Лени откинула одеяло и вылезла из постели. Мама курила на кухне у плиты. В электрическом свете она казалась бесплотной — с копной растрепанных со сна светлых волос, лицо скрыто в сизом сигаретном дыму. Белая майка так растянулась от стирок, что болталась на худых маминых плечах. Резинка на розовых трусах ослабла, и они сползали. На шее у ключиц багровел синяк — даже красивый, похожий на вспыхнувшую звезду; он оттенял мамины точеные черты.

— Почему не спишь? — спросила мама. — Еще рано.

Лени подошла к маме и положила голову ей на плечо. От мамы пахло табаком и духами с ароматом роз.

— Ты не спишь, и я не сплю, — ответила Лени.

Так всегда говорила мама. «Ты не спишь, и я не сплю». Ты и я. Эта прочная связь была для них утешением, и сходство, казалось, усиливало любовь. На самом деле с тех пор, как папа вернулся с войны, мама потеряла сон. Лени не раз просыпалась среди ночи и видела, как мама бродит по дому в прозрачном распахнутом халате. Мама что-то шептала себе под нос, но слов было не разобрать.

— Мы что, правда поедем на Аляску? — спросила Лени.

Мама уставилась на металлический перколятор, из-под стеклянной крышечки которого сочился черный кофе.

— Видимо, да.

— И когда?

— Ты же знаешь папу. Скоро.

— Ну доучиться-то я хоть успею?

Мама пожала плечами.

— А где он?

— Уехал еще затемно, продавать коллекцию монет, которая досталась ему от отца. — Мама отпила глоток кофе и поставила чашку на стол. — Аляска. Господи боже мой, почему сразу не Сибирь? — Она глубоко затянулась сигаретой. Выдохнула дым. — Жаль, у меня нет подруг. Не с кем поговорить.

— Я твоя подруга.

— Тебе тринадцать. А мне тридцать. И я должна вести себя, как положено матери. Вечно я об этом забываю.

В голосе матери сквозило отчаяние, и Лени испугалась. Она знала, как хрупко все: родители, семья. Человека легко сломать. Уж что-что, а это любой ребенок бывшего военнопленного знает. Лени до сих пор носила блестящий серебристый браслет в память о капитане, который не вернулся с войны[11].