Книга История инквизиции - А. Л. Мейкок

Можно, конечно, возразить, что Утверждение 2 (среди остальных вышеперечисленных) весьма противоречиво. Отвергает ли Католическая церковь идею налагать любое гражданское наказание на тех, кто виновен только в духовных проступках? Я говорю «только в духовных», но лучше было бы сказать «только в гипотетических». Легко представить протестантское правительство (если бы такое существовало), принимающее принудительные меры против такого, к примеру, движения, как движение в защиту контроля над рождаемостью. Но даже если подобное движение не будет иметь моральных и социальных последствий, можно ли счесть его проступком, который карается законом?

Должно существовать четкое различие между ересью как таковой и отречением от веры. Melior est conditio possidentis; не существует такого положения, по которому католическая власть имеет право преследовать еретическое меньшинство, уже давно проявившее себя, хотя технически, если такие люди были крещены, то они должны признавать главенство Церкви. Для того чтобы нарисовать себе картинку, при каких условиях могли бы возродиться преследования за веру, вы должны представить себе страну, которая в первую очередь полностью обращена к вере, какой была Англия в Средние века. А потом предположите, что в такой стране развивается свежая еретическая мысль, которую тут же начинают осуждать. Учитывая это, можно представить себе, как в какой-нибудь европейской стране в будущем, возможно, отвергнут новаторов в религии, как это сделали во Франции во времена Людовика XIV. Я не говорю, что это обязательно будет сделано, я не утверждаю, что это будет политическая акция. Я хочу лишь сказать, что, с моей точки зрения, такое поведение католического государства было бы вполне оправданным. Католицизм – образующий, основной образующий элемент жизни страны. Его правители верят, что потеря веры обычно невозможна и бывает вызвана упрямством или гордостью; что такая потеря (со стороны человека) является преступлением с точки зрения морали, а значит, может попадать под действие закона; что ее можно счесть духовным самоубийством, против которого, как и в случае попытки физического самоубийства, закон должен выдвинуть свои средства. Вероятно, будут запрещены публичные нападки на религию; не исключено, что зачинщики этих нападок будут выдворены из страны.

Должен извиниться перед мистером Мейкоком за всю эту болтовню. Разве сам я не достаточно настрадался от председателей собрания, которые, представив лектора, никак не могут замолчать и сесть на место? Так что позвольте мне больше не стоять между ним и его читателями.

Р. А. Нокс

Глава 1

Дух Средневековья

Существуют два одинаково бестолковых метода описания инквизиции, и, к сожалению, за последние полвека мы могли увидеть оба этих метода, из которых один безжалостно очерняет инквизицию, а другой, напротив, обеляет. Оба дают очень неполную картину прошлого, потому что, во-первых, их нельзя назвать историческими, а, во-вторых, они основаны на большом количестве неточностей.

Одна из основных целей исторического знания, как указал где-то мистер Честертон, это расширение полученного опыта собственным воображением. Или, как это представлял себе мистер Беллок:

«Если вы пишете о прошлом, то ваша задача – сделать его постижимым,… Любой человек, каким бы невежественным он ни был, может обнаружить что-то отвратительное и абсурдное в нормах, отличающихся от его собственных; познания таких людей, какими бы подробными они ни были, можно считать ничтожными, если они не пойдут дальше обнаружения чего-то неприятного для себя. Искусство истории состоит в том, чтобы уменьшить этот шок, вызванный непониманием, чтобы заставить читателя чувствовать себя так же, как чувствовали люди минувших эпох».

Такое отношение к исторической науке совершенно неприемлемо для тех, кто весьма смутно представляя себе, что делает, путает историю с пропагандой и пытается свести дело к полемике. Если автор воображает, что, очерняя или восхваляя, к примеру, инквизицию, он таким образом очерняет или восхваляет Католическую церковь, а, следовательно, ослабляет или усиливает ее позиции, то его труд (возможно, довольно ценный и заставляющий думать) можно счесть не более чем второсортным. История Средних веков даже сейчас в сознании большинства людей тесно связана с религиозной полемикой; это благодаря экстравагантной пропагандистской манере письма таких авторов, как Фроуд, Фриман, Леки, и еще более несдержанных континентальных антиклерикалов. Основная задача современных историков состоит в том, чтобы, как сказал мистер Беллок, выгрести мусор, унаследованный из недавнего прошлого.

Но, выгребая мусор, не следует слишком яростно размахивать лопатой. Надо действовать осторожно, потому что в порыве можно поотбивать края у погребенного в прахе веков сооружения, которое кто-то жаждет выкопать из могилы. Не стоит выдавать религиозное мировоззрение Средних веков за романтическое, не делающее различий между людьми. Такие ученые, как доктор Коултон или М. Ланглуа, которые заботятся о том, чтобы не смягчать острые углы и сохранить неприглядные наросты, наряду с завершенными шедеврами внешнего убранства, получают благодарности от тех, кто предпочитает многосторонность исторической реальности единообразию исторических романов.

Проблемы, поднятые при изучении религиозного преследования, больше всего манят и наиболее трудны для понимания тем, кто ими занимается. Можно сказать, что преследование по религиозным мотивам появлялось тогда, когда интересы Церкви и государства совпадали. Римляне преследовали евреев и ранних христиан не потому, что их хоть сколько-нибудь волновали вопросы веры, а по той причине, что эта вера, как им казалось, противоречила интересам империи. Имперская религия была всего лишь выражением верности центральному правительству и ничем более. В годы правления императоров Константиниуса и Валента арийцы преследовали католиков, потому что сами императоры были арийцами и потому что никогда больше после смерти Константина религия ариев не была так политически выгодна государству. Феодосии настроил общество против еретиков, приказал высылать их и конфисковывать их имущество. Но во времена христианских императоров за ересь еще не приговаривали к смертной казни. Когда в 385 году ересиарх Присциллиан был убит по приказу императора Максимуса (абсолютно частный случай), епископы встали и объявили эту расправу зверской и нехристиански жестокой. За исключением святого Августина, который был готов разрешить «сдержанную суровость» за проповедь ереси, все священники объявили, что применение силы в делах веры противоречит духу Евангелий. Правда, некоторые из них добавили, что могли бы принять помощь светских властей. Сент-Джон Крайсостом настаивал на необходимости разгонять публичные сборища еретиков; святой Августин считал, что государство имеет право издавать приказы о ссылке и штрафах; Сент-Лео I одобрял суровые законы кодекса Феодосия. Все они без исключения придерживались того мнения, что Церковь ни при каких условиях не должна желать смерти грешника.

После падения центрального правительства на Западе в Европе в течение пяти веков не было преследования по религиозным мотивам. Да, то тут, то там периодически появлялись вспышки ересей, к которым, например, можно отнести адоптианизм Елипандуса, архиепископа Толедо, и Феликса, епископа Эрджела (конец VIII века). Однако после того, как их убеждения были изучены и официально осуждены папой Адрианом I, они отказались от своего учения, и больше никто о них не слышал. В IX веке монах Годескалкус был осужден Церковным собором Майнца и Квиерцы за ошибочное учение об искуплении. Он был приговорен к порке и пожизненному заключению в монастыре Отвильерс. Но тогда никому и в голову не пришло обратиться к светскому суду; приговор был не наказанием, навязанным государством, а епитимьей, наложенной Церковью. Архиепископ Гинкмар, приговоривший Годескалкуса к порке, точно процитировал устав Сент-Бенедикта,[5] оправдывающий это наказание. К тому же заключение монаха в монастырь мало чем отличалось от привычного для него образа жизни, когда ему приходилось строго следовать монастырскому уставу.[6]