Книга Ночь в Кербе - Владимир Лорченков

…Проснулся я оттого, что у меня снова болело в боку. Это, без всяких сомнений — признал я очевидность, — или трещина в ребре, или перелом. Оставалось дождаться конца путешествия, чтобы обратиться к семейному врачу, бойкой коротконогой даме из Парижа, выбравшей Канаду из-за более благоприятного социального обеспечения. Где ее, правда, искать, я понятия не имел. Я ведь очнулся не в самолете и не у себя дома в Монреале. Вокруг меня простиралась небольшая долина, расчерченная изгородями и ограниченная резко уходящими ввысь холмами, над которыми виднелась дорога. Приблизившись — и утопая в высокой траве, под которой мягко хлюпало… я, видимо, шел недалеко от источника или ручейка, — я увидел, что в качестве изгороди здесь высаживают ежевику. Она уже поспела, и я съел несколько ягод, испачкав рубашку. Посреди каждого участка, которых я насчитал около двух десятков, рос дуб, а по краям теснились каштаны, связанные между собой густыми ежевичными кустами, смешанными с другими растениями, которых я опознать не смог. Солнце палило неимоверно, я слышал жужжание насекомых и стук дятла. Я не видел ни одного человека, что неудивительно: в самый полдень в жарких странах люди предаются сиесте и берегут для себя дневные часы, как мы, северяне, вечерние. Я выбрался из зарослей травы, похожей на осоку, и ступил на сухую землю. Местами она выгорала, кое-где я нашел козий помет. Неужели я перепил в самолете, и, не помня себя, приехал в Quérbes, где меня приняли и отправили гулять, подумал я. С учетом опыта некоторых моих поездок — когда я перестал находить в них удовольствие и начал бороться с приступами нелюбви к ним и себе чрезмерным употреблением алкоголя — такая версия не представлялась мне фантастической. Но я не чувствовал запаха спиртного, за исключением легкого послевкусия того самого красного вина… Да и пересадка в Брюсселе потребовала бы от меня как минимум некоторых усилий, на которые я, будучи не в себе, оказался бы неспособен.

Недоумевая, я прошел сквозь строй шалфея, покрытого копошащимися в цветах деловитыми пчелами — средневековые буржуа в пестрых праздничных одеяниях толкутся на центральной площади города, — и пошел вверх. Изрядно вспотев из-за крутизны обманчиво и только с виду пологого холма, забрался наверх. Чуть ли не подтягиваясь, вывалился на площадку. Гравий, которым усыпали дорогу, оказался так остр, что я первые минуты лишь отряхивал его с ладоней да чертыхался, не замечая того, что происходило передо мной. Увидев же, оказался в оцепенении. Я попал вовсе не на дорогу, а стоял на вершине маленькой площади, возвышавшейся над долиной. Ввысь от нее уходила башня, на которой хлопал флаг. Я различил красные цвета и золотистый силуэт. Лев, крест, меч? Времени разглядеть не оставалось — передо мной происходило, совершенно очевидно, преступление.

Поодаль теснилась толпа людей в простых одеяниях, наподобие тех, что носили крестьяне в Средние века. Перед ними лежали, застигнутые смертью где кто, тела со стрелами в груди, разрубленными лицами, пробитыми дубинками головами. Орудия убийства валялись здесь же. Раздавались откуда-то издалека победные крики. Я говорю «откуда-то», потому что никто из тех, кого я увидел здесь, не раскрыл рта. Поодаль от толпы, на конях, переступавших по горячей земле, наблюдали за происходящим несколько мужчин в рыцарских костюмах. Все взгляды, не исключая и моего, оказались прикованы к центру площадки. Здесь несколько мужчин с изуродованными злобным торжеством лицами тащили за собой плащи с нашитыми крестами и женщину — за волосы. Полностью обнаженная, та оставляла за собой кровавый след и уже не пыталась прикрывать срамные места. У небольшой каменной башенки… я не сразу понял, что это колодец… они остановились. Один из насильников склонился над несчастной и рывком поднял ее на ноги. Хоть она выглядела очень избитой и вся была покрыта кровью и синяками и волосы были спутаны и местами выдраны, я не мог не залюбоваться ее красотой. Больше того, я со стыдом вынужден признать, что кровь и синяки лишь добавили в моих глазах привлекательности этой удивительной Даме. Она была некрасива, и она была красива красотой матери Пантагрюэля. Великанша, на голову превышавшая любого из своих палачей, с чуть выпуклым животом и небольшими грудями… Ева средневековой миниатюры, несшая свою растрепанную прическу подобно заплетенной из волос короне Изабеллы Французской… Один из насильников ударил несильно рукой в латной перчатке даму по лицу. Женщина пошатнулась, но устояла. По ее губам потекла свежая и потому алая кровь. Я понял вдруг, что дама смотрит на меня. И, похоже, она была единственной из участников этой драмы, кто заметил меня.

Дама глядела прямо мне в глаза.

Я не должен был смотреть в ответ… оскорблять ее наготу своим взглядом… Мне было так стыдно… Но я не мог отвести глаз. В своем унижении и в своем торжестве она была настолько прекрасна, что я видел лишь ее. Насильники схватили ее — один обхватив под грудью, другой под коленями — и, подняв над колодцем, бросили вниз головой. До этого я увидел ее взгляд и губы, которыми она шептала. Что? Я не знал, на каком языке она говорит. Я уловил только слоги… несколько звуков… восстановить которые пытался позже. Все происходило как во сне, и мне не хватило времени разобрать, что говорит дама. Негодуя на молчаливую толпу и пеняя на ее трусость и подлость, я бросился вперед и великолепным средним захватом — видел бы меня тренер университетской команды по регби! — остановил одного из преступников, хотя и расшиб плечо о его латы. Затем без предварительного разбега снес другого толчком в бок. Развернувшись, принял боксерскую стойку, что, конечно, уже не имело никакого смысла, — на меня несся один из всадников, и я не успел увернуться от тупого конца его копья. Мощный удар сбил меня и сбросил в тот же колодец, куда упала дама, и я полетел вниз головой в бездну, радуясь, что я, по крайней мере, пал туда же, куда и она. И, падая, я видел ее лицо и ее прекрасные губы, которыми она шептала мне… шептала… До того как встретить головой дно и умереть наконец, я постарался запомнить, как звучало то, что она говорила. Свет в колодце погас — это наши палачи забрасывали его камнями сверху, и я почувствовал, что меня трясет и бросает из стороны в сторону. Мой самолет садился в аэропорту Брюсселя.

Я проснулся, зная, что не смогу жить без этой женщины.

* * *

К Тулузе это, конечно, прошло. Тем не менее я начал пить ром. Возникшее чувство — пусть оно и случилось во сне и испытывал я его к фантому… тому, кого не существует… — огорчало меня. Я все еще любил жену. Этим сном я как будто изменил ей. Да, всего лишь сон, но… я помнил ту решимость, с которой стал рыцарем той дамы. Воля идти к ней. Разве этого мало? Я предположил, что жаждал влюбиться еще раз, и хотя бы еще раз почувствовать, как колотится сердце. «Кризис сорока лет», — очевидно, выбрал я самый простой ответ на сотни заданных себе вопросов. И нашел это настолько омерзительным, что почувствовал себя предателем и продолжил пить ром, купленный еще в аэропорту Монреаля. Напомнил о себе болью бок. Кажется, именно туда целил свое копье тот рыца… Я тряхнул головой и махнул рукой около лица, отгоняя мысли о сне, как комара. К счастью, самолет Брюссель — Тулуза трясло неимоверно. Разговорчивый африканец на соседнем сиденье — золотые часы в килограмм весу, наушники, дорогой телефон, блуждающая, как экспедиция работорговцев, улыбка — объяснил, что причиной всему новые правила полетов. Чтобы экономить горючее, экипажи пилотов — тут нас затрясло еще сильнее — не должны подниматься над зоной турбулентности. Экономят деньги на нас, братишка! Я предложил ему рома, и мы выпили под неодобрительным взглядом стюардессы. Это уже были внутренние французские авиалинии. Мы получили по маленькой пачке соленых крекеров, я отдал свой провиант попутчику. Он сидел слева, справа же от меня похрапывала — чудовищно, с треском на весь самолет — тонкокостная девица провансальской внешности. Нос с горбинкой, вьющиеся волосы, прекрасная фигура. «Да, братишка, это тебе не север Франции с ее «снежками», — радостно хохотнул африканец. До меня не сразу дошло, что речь шла не о кокаине. Он становился назойливым, но я не раздражался — его болтовня счищала с меня остатки воспоминаний о странном сне.