Книга Другие лошади (сборник) - Александр Киров

Захихикав, Василий Иваныч пустился вприпрыжку к реке.

– Эх, не потону, дак грехи простятся. Еще одно повериеееее! – весело проорал он, исчезая под водой.

– Стой, стой, придурок…

Штейн поймал себя на том, что стоит на краю берега, сжимая в руках тряпье, которое служило любителю старины одеждой. Раздраженно и с отвращением отбросив чужую одежду, Штейн уселся на камень и стал ждать, когда Вася натешится водой. Но «придурок» и не думал выныривать, и через пять минут Штейн твердо понял, что Вася утонул…

– Рвем отсюда.

Верочке на этот раз не требовалось никаких дополнительных доводов, чтобы, схватив Леньку и спальный мешок, оказаться в машине и через тридцать секунд прыгать по проселочной дороге в направлении шоссе.

Езды было где-то на час, но только в полночь Штейн с Верочкой смирились с тем, что заплутали. Причем, судя по тому, что машина уперлась в непроходимые заросли, до которых ранее путешественники не добирались, заблудились прочно и надолго.

Верочка вопросительно посмотрела на мужа.

– Спать, – сказал как отрезал Штейн, откинулся на сиденье и захрапел.

Верочка забылась лишь под утро.

В лесном сумраке ей чудился мертвый придурок Вася, который наклонялся к лобовому стеклу и беззвучно шевелил губами.

Через пару минут после того, как Верочка клюнула носом, Ленька открыл глаза, потянулся, отчего проснулся окончательно, заерзал на сиденье, открыл дверь и вышел из машины в набухающий маревом рассвет…

Они искали Леньку у машины, под машиной, в лесу, в поле, до которого дошли зачем-то пешком, вернувшись километра на два, снова у машины и снова в поле.

В сумраке накатившегося вечера Штейн повернул к Верочке обескровленное, распухшее от укусов лесных насекомых лицо и прошелестел одними губами:

– Выпить дай.

Ссутулившись, Верочка побрела к машине…

– Веррррка! Веру-не-чка! – горланил Штейн, с трудом выворачивая руль. – Прошмандовочка ты моя при-вок-за-льна-я!

Верочка тихо тряслась в рыданиях, боясь хотя бы одним звуком выдать себя.

– Че молчишь, Верррка! Сынка моего про… Ик! Просрала, курррва…

Верочка глубже зарылась под куртку, брошенную мужем на заднее сиденье.

– Ничче. Щас другого… Смастырим… Аха-ха-ха-ха…

С намерениями темными и неясными Штейн ударил по тормозам, но спьяну не рассчитал и, врезавшись носом в руль, потерял сознание.

Выждав пару минут, Верочка перебралась на переднее сиденье, с неожиданной легкостью перетащила бесчувственное тело с места на место и села за руль. Через минуту из темноты выплыли контуры Философской. И Верочка вздрогнула. В окнах «их» дома горел свет. Поначалу Верочка решила не останавливаться, но тут муж зашевелился на соседнем сиденье. Ехать дальше становилось опасным. И не менее опасным – чувствовала она – было останавливаться здесь. Но Верочка остановилась.

На крыльце бывшей часовни сидел человек. Он был высок и грузен так, что сам Штейн, с мычанием выбравшийся из машины, казался по сравнению с ним цыпленком.

Впрочем, Штейн упрямо не замечал великана.

– Шшо жи мне снилллсь. Шжо жи мме сснилллсь… – повторял и повторял он.

– А вот и гости! – пробасил великан. – Любка!

Любка, оказавшаяся фигуристой блондинкой, выпорхнула из домика и закружилась вокруг Штейнов и мужа со звучной фамилией Пузырев.

– Ой, как хорошо! Хорошо-то как! А то нам здесь до того тоскливо сделалось. Темно здесь и невесело. Всю ночь ни в глазу ни в жопе.

– А у нас… сыночек… – начала Вера.

Но Штейн не дал ей договорить:

– Верка, дуй за водкой… Значит, слушайте. Снилось мне, что я ночую в этом доме. И во сне вижу еще один сон. И в этом втором сне старик без… А, вы не в курсе. Хрен с ним. Старик безногий…

Неожиданно Вера поймала себя на том, что не может больше говорить о Леньке.

Тем временем Штейн продолжал:

– И вот безногий говорит мне, что в подвале – клад. Потом я возвращаюсь в первый сон. Спускаюсь в подпол, землю рою. Раз – лопата обо что-то стукнула. Железный сундук. Я его открываю, а там…

– Золото-брильянты! – хором выдохнули великан и Любка.

– Деревянная чурка.

– У-у… – разочарованно выдохнули супруги.

– И вдруг – чурка открыла глаза…

Посреди ночи у компании закончилась последняя свечка. Тогда-то, хлопнув еще по стакану, Штейн и Пузырев решили жечь костер прямо здесь, притащив из машины Пузыревых мангал. В ход пошли табуреты. Потом Пузырев, который нес больше Штейна хотя бы потому, что пить начал позже, вышел из дому и вскоре вернулся с огромной охапкой сушняка.

– Сгорим же, – пискнула Верочка, но умолкла, получив от мужа увесистую плюху.

– Не ссы, подруга, – подмигнула ей Любка. – Простудишься!

А когда запалили костер, в голову не слишком честно́й компании пришла еще одна мысль.

– Че сидим как на похоронах! – пьяно расхохотался Штейн.

Правда, слово «сидим», он уже говорил как «сдм».

После этого Штейн ринулся на улицу и включил в машине сабвуфер.

– Танцы! – заорал Пузырев.

– Стоп-стоп! – запротестовала Любка. – А она – не пьет!

И Любка показала пальцем на Верочку так, словно обвиняла ее во всех смертных грехах человечества. Штейн, который пришел с улицы не с пустыми руками, сунул жене под нос открытую бутылку водки.

– Пей, сука!

Верочка посмотрела на мужа так, словно видела его в последний раз, потом взглянула на бутылку и неожиданно привычным каким-то движением запрокинула ее вверх, жадно распахнув губы навстречу огненной воде…

– Танцы! – заорал Пузырев.

– Я это где-то уже видел, – хихикнул Штейн и отправился в угол с явным намерением помочиться.

– Стррриптиииз! – взвизгнула Любка и через голову стянула с себя потрескивающую от статического электричества олимпийку.

Еще через минуту Пузырев стащил с себя штаны, при этом не устоял на ногах и завалился на бок, опалив от огня густые волосы на груди и чудом не опрокинув мангал. Наверное, для того чтобы спасти друга, Штейн помочился снова – на угли, которые выпали из мангала на пол.

– Смотрите! – крикнула Верка.

Правда, это звучало как «срите».

А когда глаза Пузыревых устремились к ней (муж, стоя у костра, продолжал смотреть на свой орган, словно собрался вести с ним задушевную беседу), Верка, царственно расправив лопатки, без рук расстегнула лифчик.

– Хопа! – взвизгнула Любка.

– Какие они у тебя… – чрезвычайно тоненько произнес Пузырев и положил на немаленькую Веркину грудь свои ручищи.