Книга Ночные легенды - Джон Коннолли

Трое дочерей находились в спальне по соседству. Хотя койки стояли в одном углу комнаты, девушки собрались на большой постели по центру. Постель, видимо, принадлежала Ронни. Своих младших сестер она приобняла руками с боков. Постель тоже была в черной крови, а Ронни красивой уже не была. Джерри отвел глаза. Младшенький, Зик, обнаружился в квадратной каморке на дальнем конце коридора. Мальчик был укрыт простыней. Значит, отошел первым, и у кого-то достало сил накрыть его после этого саваном. Но если силы оставались, почему никто не вызвал помощь? Телефон у Бенсонов был, и, даже несмотря на странности своей веры, они должны были понять, что происходит нечто из ряда вон. Целыми семьями так не вымирают, во всяком случае не в Колорадо и вообще в цивилизованном мире. А это… чума какая-то средневековая.

Джерри повернулся уходить, и тут его за плечо мягко тронула рука. Вскинув ствол, он развернулся в прыжке и издал страдальческий вопль, какого еще не издавал ни разу в жизни, но не устыдился этого. Как он позднее скажет копам: каждый, кто видел такое, как он, поступил бы точно так же.

Перед ним стоял Ройстон Бенсон – бедняга недоумок Рой, любивший Бога за то, что брат учил его, что Бог милостив, что Бог будет его оберегать, если тот будет усердно молиться, жить праведно и не будет лапать чужих матерей по магазинчикам.

Однако Бог дурачину не уберег, несмотря ни на молитвы, ни на держание рук при себе. Почерневшие пальцы Роя были раздуты, а лицо изуродовано темными вздутиями, красными по краям и лиловыми посередке. Одно из них расползлось на добрую половину лица, слив в щелку глаз и изуродовав губы в криво-улыбчивую гримасу. От этого обнажались зубы – вернее, то, что от них осталось и удерживалось гниющими деснами, которые полизывал уродливый язык, мелькающий в провале зева. Из ушей, ноздрей и с углов рта обильно сочилась черная, маслянисто-густая жидкость; она скапливалась на подбородке и оттуда скапывала на пол. Рой произнес что-то неразборчивое. Было единственно понятно, что он, стоя напротив, изгнивает заживо и плачет, потому что не может понять, отчего это с ним происходит. Он потянулся к Джерри, но тот попятился. Джерри не хотел, чтобы Рой к нему прикасался, ни под каким предлогом.

– Не дрейфь, Рой, – с пугливой ухмылкой приободрил он, – остынь. Я вызову помощь. Все будет нормалёк.

Но Рой затряс головой, отчего лицо и рубаху Джерри мелкой взвесью оросили сопли и черная кровь. Рой снова раскрыл рот, но слова не шли, а затем он крупно забился в судорогах, как будто изнутри него что-то рвалось наружу. Он грохнулся на пол, стуча головой по половицам так, что сместились игрушки на этажерке его мертвого племянника. Руки скребли пол, выворачивая из пальцев ногти. Затем вздутия на лице начали разрастаться, разбухать, колонизируя остатки незапятнанной кожи, сливаясь друг с другом в приближении смертного мига. А когда с лица исчез последний очажок белизны, Рой Бенсон прекратил содрогаться и застыл.

Пошатываясь, Джерри отстранился от мертвеца. Он потащился к двери, набрел на санузел и разблевался в раковину до судорог, до последнего першистого, мучительного выдоха. Смазав с лица тягучую слюну, он глянул в зеркало, уже предвкушая увидеть у себя на лице ту же жуткую, коверкающую черты черноту, что заживо пожрала Роя Бенсона.

Но увидел он не это. Взгляд почему-то упал на пепельницу возле унитаза. Она была полна окурков, из которых один еще дымился, и на глазах у Джерри испустил последний синеватый завиток дыма.

В этом доме не курили. Никто не курил, не пил и не бранился. Здесь лишь усердно молились и работали, а последние несколько дней гнили подобно лежалому мясу.

И тут до Джерри дошло, почему Бенсоны не позвали помощь. Здесь кто-то был. С тем чтобы смотреть, как они умирают.

II

Десятью днями позже и двумя тысячами миль восточней Ллойд Хопкинс проронил фразу, говорить которую не хотел никто: «Надо этот плужок заменить». Хопкинс стоял в своих новых форменных брюках, прилегающих к телу плотнее, чем хотелось бы. Брюки были новые, потому что одна смена одежды была в стирке, а вторая изодралась в ходе недавнего поиска пары заезжих туристов. В розыск на них подал Джед Уитон, хозяин уединенного истонского мотеля, после того как одна пара позавчера не вернулась с поездки на снегоходах к Широкой горе. Как оказалось, те двое (само собой, оба из Нью-Йорка), воспылав, видимо, желанием друг к дружке прямо на тропе, для остроты ощущений зарегистрировались в гостевом домике под вымышленными именами. Известить об этом Джеда Уитона они, понятно, не удосужились, а когда к ночи не вернулись в свой номер, Джед сообщил в участок, шеф которого Лопес организовал поисковую группу, в которую, помимо него самого, вошел его единственный патрульный офицер Ллойд Хопкинс. Была поставлена задача спозаранку начать поиски пропавших. Искатели еще ползали по склону, когда пропавшая пара, удовлетворив свои аппетиты, заявилась в мотель, чтобы расплатиться и собрать пожитки. По указанию шефа Джед задержал их отъезд до той поры, пока в городок не вернулся Лопес, и задал влюбленным трепку, которая только чудом не закончилась их избиением до состояния месива и вывешиванием на знаке при въезде в город в назидание другим.

Сейчас Хопкинс, Лопес и новый истонский мэр Эррол Крисп стояли в гараже мэрии, оглядывая единственный на весь город допотопный снегоуборщик.

– Может, его еще можно подлатать, – высказал робкое предположение Эррол. – Работал же как-то раньше, и ничего.

Лопес вздохнул.

– Вчера он истек маслом как олень, пронзенный копьем. Сегодня даже завести не получилось. Если б он был лошадью, его бы уже пристрелили.

Эррол издал один из тех своих тягостных вздохов, что извечно сопрягались у него с расходованием бюджетных средств. Он был первым темнокожим мэром, избранным в Истоне, и в свой первый месяц на должности предпочитал действовать с удвоенной осмотрительностью. Не хватало еще, чтобы электорат начал сетовать: новый мэр де транжирит деньги как отпущенный на волю раб. Из троих здесь присутствующих шестидесятилетний Эррол был самым старым. Лопес, и на одну шестнадцатую не тянущий на звание испанца, был на двенадцать лет его моложе. А уж Ллойд Хопкинс вообще смотрелся тинейджером – окладистым, но все равно подростком. Такому еще неизвестно, отпустят ли в баре выпивку – мол, не по возрасту.

– Совету это вряд ли понравится, – заметил Эррол.

– Совету не понравится куда больше, когда его члены перестанут из-за снега видеть город, – сказал Лопес. – Не понравится, когда из контор начнут поступать жалобы, что на улице нельзя припарковаться или что народ ломает ноги на бордюрах, потому что не различает, где кончается тротуар и начинается проезжая часть. И вообще, Эррол – эта штуковина нам родственница, что ли? Да она старше, чем наш старина Ллойд!

Ллойд шевельнул бедрами, чтобы как-то отлепить ткань брюк от бедер, а то совсем уж в облипон; не получилось. Тогда он попробовал исподтишка отлепить материю от своих складок и выпуклостей, куда она, зараза, буквально въелась.

– Да что с тобой, парень? – спросил Эррол, бдительно отстраняясь от молодого полицейского, как будто тот от напряжения мог его лягнуть.