Книга Книга таинств Деливеренс Дейн - Кэтрин Хоу

Переводя взгляд по очереди с одного профессора на другого, Конни словно видела в их глазах отражение той области, в которой каждый из них сделал себе имя.

Профессор Мэннинг Чилтон, научный руководитель Конни, с легкой улыбкой смотрел на нее через стол. Луч низкого солнца, проникая в кабинет, подчеркивал морщины, прорезавшие лоб под гладко причесанными волосами, и глубокие носогубные складки. Чилтон всегда держался с небрежной уверенностью, типичной для исчезающей породы профессоров, которые провели всю жизнь под багряной сенью Гарварда. Интерес к истории колониального периода возник у него еще в детстве, проведенном в солидном бостонском особняке на берегу залива. От профессора пахло старой кожей и трубочным табаком — по-мужски, но совсем не по-стариковски.

За столом рядом с Чилтоном сидели трое заслуженных американских историков. Слева — всегда слегка потрепанный, с поджатыми губами, профессор Ларри Смит, младший научный сотрудник кафедры экономики, который задавал запутанные вопросы затем только, чтобы показать старшим коллегам свою эрудицию и значимость.

Конни смотрела на него исподлобья — уже дважды за время экзамена он, как нарочно, спрашивал именно то, что она меньше всего знала. Что делать, такая работа. А ведь он единственный из членов комиссии, кто еще мог помнить свой экзамен в аспирантуру. Конечно, наивно ожидать от него солидарности и сочувствия — как правило, такие преподаватели наиболее строги к экзаменуемым, как будто хотят отыграться за перенесенные унижения.

Смит натянуто улыбнулся девушке.

Справа от Чилтона, подперев подбородок рукой в перстнях, сидела пухленькая профессор Джанин Сильва — недавно титулованный специалист по гендерным исследованиям, — обожавшая феминистические темы. Сегодня ее прическа была неимоверно буйной и кудрявой, а откровенно красного оттенка волосы светились на солнце. Конни нравилось ее сознательное неприятие гарвардского этикета — длинные цветастые шали давно стали визитной карточкой Джанин. Она любила повторять, что в Гарварде враждебно относятся к профессорам женского пола. Ее интерес к карьере Конни иногда переходил в материнскую заботу, и Конни приходилось преодолевать нарастающее дочернее чувство к Джанин.

Именно ее Конни больше всего боялась разочаровать, хотя зависела прежде всего от Чилтона. Как будто почувствовав волнение Конни, Джанин незаметно подняла большой палец в знак одобрения.

Справа от Джанин сгорбился профессор Гарольд Бомонт, специалист по истории гражданской войны и ярый консерватор, известный своими гневными нападками на страницу публицистики в «Нью-Йорк таймс». Конни никогда у него не училась и надеялась, что он не будет лично заинтересован в результатах экзамена. Достаточно Джанин и Чилтона. Пока мысли такого рода вихрем проносились в ее голове, Конни чувствовала, что взгляд Бомонта вот-вот прожжет дыру в ее свитере.

Конни посмотрела на стол и заметила чьи-то инициалы, вырезанные на поверхности и почти уже незаметные после многих лет полировки. Она мысленно бродила между стеллажами знаний в поисках ответа. Он точно должен быть. Может, под буквой «В» — «Ведьмовство»? Нет. Или под буквой «Г» — «Гендерные исследования»? Она открывала все подряд ящички воображаемой картотеки, вытаскивала карточки, рылась в них и откладывала в сторону. Дурнота подкатывала к горлу. Нужной карточки не было. Теперь Конни станет притчей во языцех. Ей задали простейший вопрос, а она не смогла ответить.

При мысли о провале у Конни закружилась голова. Нужны факты, факты ее никогда не подводили. Надо сосредоточиться. Факты, факты, — повторяла она. Постойте, ведь еще есть буква «Ф»! Ну, конечно же — «Фольклор и религия колониальной эпохи»! Она мысленно открыла ящичек и достала карточку. Туман рассеялся. Конни выпрямилась на стуле и улыбнулась.

— Конечно, — ответила она, уже не волнуясь. — Принято считать, что история ведьмовства в Новой Англии началась с охоты на ведьм 1692 года в Салеме, когда были повешены девятнадцать горожан. Но историк-профессионал проследит развитие ведьминского искусства в колониальном обществе с начала семнадцатого века.

Конни смотрела на членов комиссии, кивающих ей, и старалась предугадать их реакцию на свой ответ.

— В большинстве своем случаи колдовства единичны. Ведьма того времени — одинокая женщина средних лет, живущая отдельно от общины по экономическим причинам или из-за отсутствия семьи и, таким образом, не имеющая прав в данном обществе. Интересно, что исследование видов maleficium, — она споткнулась на латинском слове, прибавив к нему еще один или два слога, и тут же мысленно обругала себя за претенциозность, — в которых обвиняли ведьм, показывает диапазон представления о мире людей того периода. Современный человек предположит, что способность подчинять себе природу, останавливать время или предсказывать будущее нужно использовать для деяний вселенского масштаба. В семнадцатом веке ведьм в основном обвиняли в причинении земного ущерба — болезнях коров, скисании молока, утере личного имущества. Такая узость сферы влияния объясняется господствующим тогда убеждением, что человек бессилен перед лицом всемогущего Бога. — Конни перевела дух. Ей очень хотелось потянуться, но она остановила себя. Еще рано. — Далее, — продолжила она, — пуритане считали, что на спасение души ничто прямо не указывает, хорошие поступки тут ни при чем. Таким образом, несчастья, как, например, серьезная болезнь или экономический спад, рассматривались как знак Божьей немилости. Большинству людей легче было увидеть причину своих бед в колдовстве и обвинить женщину, живущую отдельно от общества, чем подумать о духовной опасности, подстерегавшей их собственные души. Следовательно, ведьмовство играло значительную роль в колониях Новой Англии — предоставляя объяснение вещам, еще не истолкованным наукой, и являясь своеобразным козлом отпущения.

— А как же Салемские процессы? — вмешалась профессор Сильва.

— Процессы над салемскими ведьмами имеют несколько интерпретаций, — ответила Конни. — Некоторые историки считают, что поводом для них послужило напряжение отношений между конкурирующими религиозными группами, населяющими разные районы Салема, — урбанистическую портовую часть и сельскую. Другие специалисты указывают на многолетнюю зависть между семейными кланами, а также на непомерные денежные взыскания непопулярного священника, преподобного Сэмюэля Пэрриса. Есть даже мнение, что одержимые женщины страдали галлюцинациями после употребления в пищу заплесневелого хлеба, действие которого сходно с эффектом ЛСД. С моей точки зрения, это предсмертный вздох кальвинизма. К началу восемнадцатого века Салем перестал быть собственно религиозной общиной, превратившись в разноликий город, и начал больше зависеть от судостроения, рыболовства и торговли. Протестанты-фанатики, изначально заселившие этот район, постепенно вытеснялись новыми эмигрантами из Англии, более заинтересованными в предпринимательстве, чем в религии. Я считаю, что суды были симптомом этого динамического сдвига. Кроме того, они оказались последним всплеском колдовской истерии во всей Северной Америке. Таким образом, Салемские процессы венчают собой эпоху, уходящую корнями в средневековье.

— Весьма подробный анализ, — удивленно-насмешливым тоном произнес Чилтон. — Но не ускользнула ли от вас еще одна возможная интерпретация?