Книга Еврейский камень, или Собачья жизнь Эренбурга - Юрий Щеглов

Шумящая золотисто-зеленая роща, хрустальный воздух, не я один клейменый, следующая пара латинский язык, чему я весьма рад, хрестоматию по античной литературе под редакцией профессора Дератани захватил из Киева, место оказалось неплохим, доска видна наискосок, соседка тихая, пахнет от нее сухими душистыми травами, тетрадок у локтя стопка, повадкой прилежная, не болтушка, серьезная, мешать не станет, я намерен — заниматься по-настоящему. Словом, как у Ивана Шухова — день прожит не зря и без особых происшествий, а сорваться мог не раз.

Правда, об Иване Шухове тогда еще никто ничего не знал в сто двадцать четвертой группе, кроме меня. За краткое пребывание в Томске жизнь столкнула с человеком шуховской судьбы — зеком из маленького лагерька вблизи Нарыма.

Вздох облегчения

Ни один писатель в мире не имел столь могущественных личных врагов. И вряд ли кто-нибудь из литераторов вызывал подобную ненависть и зависть у близких коллег. Недаром Надежда Яковлевна Мандельштам назвала его белой вороной — в советской, разумеется, среде. Вместе с тем нельзя не подчеркнуть, что редкий автор пользовался — пусть и на небольшом отрезке времени — столь безоговорочным успехом у военного народа, главным образом у солдат и офицеров разного ранга, гибнущих миллионами на фронтах Великой Отечественной войны. В госпиталях ждали выступлений в печати Эренбурга, как манны небесной — древние иудеи. Если бы военный народ отверг Эренбурга, то Сталин сократил бы его публикации до минимума и использовал бы лишь для внешнего употребления, как он это сделал, например, по отношению к Соломону Михоэлсу и Перецу Маркишу. Эренбург и Гроссман получили от него карт-бланш. Но этот карт-бланш они в полном смысле слова завоевали.

Задумаемся над тем, что — возможно и даже вероятно — для миллионов последними прочитанными в жизни русскими строчками были принадлежащие Эренбургу, которые сегодня кто с высокомерным пренебрежением, а кто и со злобой отбрасывает, приписывая им никогда не существовавший смысл. Их отбрасывали и раньше — в этом нет ничего нового, и голоса осуждения часто раздавались из разношерстной толпы, состоявшей нередко из тех, кто не рисковал ни собственной судьбой, ни близкими. Зато ничья фамилия не вызывала, появившись в газете, такой искренний и почти всеобщий вздох облегчения у интеллигенции: если жив, не отстранен и не арестован — значит, есть еще надежда, значит, не все потеряно, значит, стоит бороться и не надо впадать в уныние. Вряд ли чье-либо писательское имя вызывало такие разноречивые, глубокие и острые чувства. Вряд ли чье-либо писательское имя раскалывало общество на две части, одна из которых прославилась бескомпромиссным неприятием всего, что связано с Эренбургом, и вряд ли кто-либо из писателей подвергался столь изощренным диффамационным атакам и в родной стране, и за ее рубежами, в периоды войны и в периоды относительного затишья. Война в XX веке вокруг Эренбурга, за Эренбурга и против него не прекращалась ни на минуту.

И вообще неправда, и в частности

В приказе от 1 января 1945 года агонизирующий фюрер немецкой нации — как он себя сам величал — Адольф Гитлер, пытаясь сыграть на естественном стремлении к самосохранению обманутых и предательски вовлеченных в войну солдат, назвал его имя, которое в вермахте обладало устойчивой известностью, ничуть не меньшей, чем в Советской армии, благодаря геббельсовской контрпропаганде. Гитлер отлично знал психологию масс и умело использовал бездоказательный — митинговый — прием, отработанный за долгие годы.

«Сталинский придворный лакей Илья Эренбург заявляет, — предостерегал фюрер истекающую неправедной кровью Германию, — что немецкий народ должен быть уничтожен».

Это и вообще неправда, и в частности, но неправда, что-то очень напоминающая. Статьи Эренбурга, датированные 1944 годом, отличались сравнительной с прежними мягкостью. Алексей Толстой выступал с куда более жестких позиций. Разницу тонко подметил американский ученый профессор Уолтер Лакер — знаток русско-германских отношений. Но напутанные немцы в очередной раз поверили предводителю всей армейской и эсэсовской шайки, благодаря далеко не бездарному, как о том твердила наша пресса, министру доктору Йозефу Геббельсу, заложившему в душах молодежи и среднего поколения прочный нацистский фундамент. Эренбург еврей, и тем лучше! Еврей должен ненавидеть немцев. И должен жаждать их истребления. Мы ведь жаждем ликвидации евреев до последнего человека! Понадобились потоки крови, прежде чем нацистский миф разрушился.

Три томика

Много русских писателей оставили яркий и неяркий след в истории Второй мировой войны. Их фамилии знакомы каждому мало-мальски грамотному человеку. Александр Твардовский, Алексей Толстой, Александр Фадеев, Василий Гроссман, Алексей Сурков, Константин Симонов, Михаил Шолохов… Всех просто невозможно перечислить. Сотни погибли, как Аркадий Гайдар и Павел Коган, Борис Лапин и Захар Хацревин. Десятки умерли позже от ран — Семен Гудзенко и Алексей Недогонов… Они разнились качеством таланта, уровнем культуры и вкладом в развернувшуюся кровавую борьбу, но никто из них не должен быть забыт и ничье имя из истории войны не должно быть стерто и предано забвению. Симпатии и антипатии к отдельным личностям здесь проявлять неуместно и несправедливо. Дальнейшая послевоенная жизнь, отношение к Сталину, политические взгляды, точка зрения на историю России и ее будущее, религию и коммунизм не играют при оценке роли писателей в войне против фашизма никакой роли. И прошлое, и настоящее отступают с авансцены на второй план, когда речь заходит о противостоянии гитлеровскому нашествию.

Газетные статьи участников великих событий давно стали достоянием литературных архивов, и лишь три томика эренбурговской «Войны» продолжают волновать живой исторической сущностью друзей и недругов.

А четвертый томик Главлит не выпустил из своей пасти, рассыпав набор. Это было предвестьем трагедии, которую суждено было пережить знаменитой «Черной книге» — мечте Эренбурга, его нерожденному детищу.

Мнение американского истеблишмента

Через два десятилетия после безоговорочной капитуляции Третьего рейха, в обстановке открытой конфронтации Америки и коммунистической России, Илья Эренбург подвергался с различных сторон не менее яростным нападкам, чем в эпоху Йозефа Геббельса и Георгия Александрова. На сей раз его атаковали не «вечно вчерашние» немцы или русские националисты, а вполне добропорядочные англосаксы Р.Ф. Толивер и Т.Дж. Констебль, представляющие американский военно-исторический истеблишмент, ориентирующийся на НАТО и бундесвер, а в бундесвере, правда, Эренбурга не любили: он выступал, кроме всего прочего, против досрочного освобождения осужденных союзническими трибуналами, в том числе английским и американским, за преступления, совершенные в годы войны. Я выбрал Р.Ф. Толивера и Т.Дж. Констебля не случайно. Их точка зрения и сегодня господствует в Западной и Восточной Европе — отголоски ее слышны и в нашей стране. Даже радиостанция «Свобода», которая, казалось бы, должна выражать взвешенные мнения и придерживаться современного уровня понимания сложной общественной проблематики, нет-нет да впадает в негативный пафос по отношению к Эренбургу. Цитируя его знаменитое обращение к Сталину в феврале 1953 года, радиостанция акцентирует внимание слушателей не на неприкрытой оппозиции вождю, а на верноподданных стандартных фразах и принятых в то время оценках решения еврейского вопроса. А между тем дело шло о жизни и смерти сотен тысяч людей, о массовой депортации в отдаленные районы и о признании несуществующей вины за тоже не существовавшие деяния соплеменников.