Книга Сквозь годы войн и нищеты. Воспоминания военного разведчика - Михаил Мильштейн

Как только эти слова были сказаны, все ребята ринулись на чердак, обгоняя Царька и Арташеса. Армянин шел за Царьком, сосредоточенно о чем-то размышляя.

Весь чердак был завален какими-то нотными альбомами, и мы быстро начали очищать от бумаг место в центре. Не прошло и пяти минут, как все было готово к бою. Молча Царек и Арташес встали друг напротив друга. Мы смотрели на армянина с восхищением и одновременно жалостью. Никто из нас нисколько не сомневался в том, что Арташес будет повержен. Никогда и никому из ребят не приходило в голову подвергнуть сомнению власть Царька, поэтому мы ему и повиновались, обреченно считая, что нет такой силы, которая могла бы эту власть подорвать.

Не обращая внимания на унизительные выкрики друзей Царька, угрюмый Арташес сосредоточенно молчал. Драка долго не начиналась. Царек все пытался вывести Арташеса из себя, но тот не произнес ни слова. Он лишь согнул руки, изготовившись к драке. Началось все внезапно. Сначала Арташес легонько, словно нащупывая слабое место, нанес Царьку удар в грудь. Тот хотел ответить сильным ударом по лицу, но Арташес увернулся. И вдруг на наших глазах началось методичное избиение Царька, который так и не смог ответить ни на один удар армянина. Было видно, что Царек уже еле держится на ногах. Из носа у него текла кровь, а Арташес все бил его и бил. Наконец Царек упал. Онемевшие от неожиданного исхода, мы стояли в гробовой тишине и ждали продолжения кровавого поединка.

Казалось, время остановилось, так мучительно долго длилась пауза. И вот Царек медленно поднялся, отер кровь с лица. Во взгляде, устремленном на Арташеса, читалась ненависть. Не произнеся ни одного слова, махнув рукой в сторону своих гвардейцев, он заковылял к лестнице. Всем стало ясно: Царек — свергнут! В тот же вечер девочки низвергли Царицу, причем сделали это с той же жестокостью, с какой она относилась к ним. А мы, младшие, подкараулив бывшего Царька, устроили ему «темную», все еще опасаясь возврата к «царизму».

Утром следующего дня Царек с Царицей, прихватив пару одеял и еще кое-что из казенных вещей, бежали из детского приемника.

Арташес установил, если можно так выразиться, ограниченную демократию и налогов со своих «подданных» не взимал. «Царская» гвардия была распущена. Но обитатели приемника еду другу друга при малейшей оплошности все же тащили, как и прежде.

Время шло, и вот, наконец, к нам нагрянула комиссия. Поползли слухи о расформировании нашего приемника. Распределить детей по детским домам оказалось задачей не из легких. В первую очередь необходимо было определить уровень их развития. Многие были неграмотны или же их знания не соответствовали возрасту. Нам устроили экзамен. Когда очередь дошла до меня, то, узнав, что я умею читать (научился я самостоятельно), мне устроили проверку. Расположил я к себе комиссию тем, что знал наизусть стихотворение М. Ю. Лермонтова «На смерть поэта».

Думаю, именно этому стихотворению я обязан тем, что попал в детский дом № 23. Он находился не очень далеко от нашего приемника, на Большой Полянке. Со мной оказался еще один мальчик — Колька Озерцов, по кличке Сова.

Первое впечатление от нового места было ошеломляющим. Все ребята были хорошо одеты: девочки в аккуратненьких платьицах, на мальчиках рубашки вроде гимнастерок, с двумя нагрудными карманами на пуговицах. Но главный предмет гордости детдомовцев — кожаные куртки! А когда мы вошли в столовую, нашему восхищению не было предела! На столах, покрытых чистыми скатертями, стояли бутылки с фруктовой водой и тарелки с белым хлебом. Белый хлеб! И это в 1923 году! Конечно же, сразу бросилось в глаза то, что дети спокойно рассаживаются по своим местам, и никто не торопится съесть свою порцию. Детдомовцы поглощали еду неторопливо. Все здесь было как-то торжественно и необычно для нас. Дружелюбие воспитателей и самих детей мы встретили как из ряда вон выходящее явление. Мы оказались в сказочном, нереальном мире. И в этом мире за нами все ухаживали. Заведующий детским домом тепло побеседовал с каждым из нас: расспросил о прошлом, предупредил о необходимости соблюдать дисциплину. Мы с Колькой даже не знали, как и кого благодарить за этот подарок судьбы. Ведь из сущего ада мы попали прямо-таки в рай. После обеда наступил тихий час, все пошли отдыхать — у каждого была своя кровать, подушка и хорошая простыня. Одним словом, для нас настала королевская жизнь.

Очень скоро мы узнали, что над этим детским домом шефствует АРА («Американская организация помощи голодающим в России»). Возглавлял эту организацию в то время Герберт Гувер, будущий президент США.

В детском доме организовали пионерский отряд, второй по счету в районе. Я в торжественной обстановке был принят в ряды пионеров и через некоторое время даже стал секретарем отряда (по тем временам что-то вроде лидера). Нам тоже выдали гимнастерки и кожаные курточки, и мы стали выглядеть как все. По вечерам нас водили на концерты, кто хотел и имел способности, мог учиться музыке. Наша жизнь приобретала замечательные очертания. Но вдруг мой кореш — Колька Озерцов — затосковал по прежней жизни и по старым привычкам.

Старше меня года на два (мне в то время «стукнуло» 13 лет), он был хитреньким и нахальным пареньком, быстро приспосабливающимся к любым переменам в жизненной ситуации. Не моргнув глазом, он мог легко обмануть, подвести даже близкого человека, находил необъяснимое удовольствие в чужом горе. И вот, каюсь, именно у такого человека я пошел на поводу. Поплатились мы за это сразу и всем!

Однажды, когда все ребята отдыхали (был тихий час), Колька втравил меня в очень неприятную историю. Мы украли несколько кожаных курток из раздевалки и продали их старьевщику на рынке за гроши. На эти деньги купили папиросы, конфеты, орехи и «шиковали» часа два, после чего вернулись в детский дом, где уже поднялся переполох. После тихого часа дети пошли гулять, и вот, одеваясь, кто-то не нашел своей куртки. Вызвали заведующего. Он внимательно посмотрел на всех собравшихся, и вдруг его взор упал на нас с Колькой.

— Вы, двое, сейчас же ко мне!

Не надо было обладать большой проницательностью и особыми детективными способностями, чтобы обнаружить виновников преступления. Заведующий даже ни о чем нас не спрашивал. Он только сказал:

— Что Сова кончит в конце концов плохо, я предполагал, но вот что ты, Мильтон (такова была моя кличка в детском доме), пойдешь у него на поводу — это для меня неожиданность. Вы оба получите направление в 46-й детский дом имени Троцкого. И очень скоро поймете, какая между нашими домами большая, нет, огромная разница. Вот тогда-то вы и пожалеете о содеянном.

Я стоял перед ним с опущенной головой и все еще надеялся на какое-то чудо. А Колька, между тем, вызывающе усмехался. Заведующий больше ничего не выяснял и не ругал нас. Кто-то принес направление, которое он тут же подписал и вручил нам:

— Все, идите. Да, вот что, Мильтон. В том детском доме все еще никак не создадут пионерскую организацию. Если ты «сколотишь» ребят, а там есть хорошие мальчики и девочки, и организуешь хотя бы небольшой пионерский отряд, я тебя возьму обратно.

На этом наш разговор закончился. Мы вышли за пределы детского дома. Колька Озерцов шел бодрым шагом, по его виду было незаметно, что он горюет.