Книга ...и его демоны - Эдуард Лимонов

«Эй, эй, да у тебя гематома мозга, — одёрнул он себя, — ещё неизвестно, что милосерднее, гематома: ты шаркаешь ногой и левая рука у тебя если не отсохла, то в дерьмовом состоянии… а ты… А может, Суккуб ещё не был в то время болен?»

«Слушай, — обратился он к себе. — Она безответственна и по совсем простым категориям — плохая девочка. Вполне могла пригласить тебя, чтобы заразить. Для зловещего удовольствия».

Дмитрий отправился вниз в холл, договариваться с роботами об оплате. Они требовали за операцию и пребывание в палате шесть своего концлагеря дикие какие-то деньги, залог. Что-то вроде восьми тысяч евро. Пошёл договариваться. Большой брутального вида Серёга остался. Серёга был три раза судим, два раза по делам Партии, третий раз — брутально чикнул ножичком человека, с которым пил, складского рабочего. Серёга стал ходить от окна к выходной двери. У Серёги были другие стандарты. Здесь ему нравилось. Он как-то лежал в 71-й больнице в грязи и окурках.

— Сестра! Не в службу, а в дружбу. Не обрежете мне ногти вот на этой руке? — он протянул правую. Под ногтями скопилась грязь. На левой он сумел остричь ногти, держа ножнички в правой, а левая держать ножнички отказалась.

Лена, так звали толстую блондинку-медсестру, пошла в коридор за ножницами.

— Ну у вас и ножницы! Чего такие огромные и грубые?

— Ну у нас же тут не маникюрный салон… Маникюрные не держим.

Он также не держал маникюрный салон, однако имел по своему фактическому месту проживания маникюрные ножницы.

Кое-как, как топором, Лена остригла ногти на правой.

— А пилочки нет?

— Ну у нас же не маникюрный салон, — взмолилась она.

Кабриолет ему подали. Вошёл крупный спортивного вида добрый мужлан с лицом отставного полковника, Серёга и мужлан посадили его в чёрное инвалидное кресло, положили ему на колени плед, поверх пледа он водрузил свой чёрный пиджак из вечного итальянского вельвета. В глуби пиджака у него хранились паспорт и money.

— Хоть покатаетесь! — сказал полковник-рикша.

По дороге к ним присоединился Дмитрий и зашептал ему, какие они здесь ужасные и что только при содействии профессора ему удалось обойтись меньшим залогом.

— Чего ты хочешь от евро-фашистского концлагеря, Дмитрий?! Это же money-выжималка здесь.

— Да, порядочки у них тут… Деньги делают, — признал Дмитрий.

Его провозили по длиннющим коридорам, опускали и подымали в просторных лифтах, где прислуга концлагеря испуганно жалась к стенам. Медицинский концлагерь оказался воистину огромен. Неисчислимые толпы служащих концлагеря выглядели бледными и испуганными. Он, путешествуя с ними, пытался вывести их из летаргии рискованными шутками, пока не понял, что у них запрещено разговаривать и с пациентами, и друг с другом. Тогда он заткнулся.

В палате номер шесть ему приказали переодеться — надеть казённое платье: длинные белые чулки аж до паха и распашонку, завязываемую медсестрами сзади. Дали также какие-то нитяные трусы от заведения. И он стал ждать.

Посмотрел на здание, где он жил с Суккубом. Впрочем, тогда она звалась Елизаветой. Нет, голый узкий труп не свешивался через перила балконов, не раздавался глумливый её хохот…

Часам к десяти вечера вновь приехал рикша-полковник, его усадили в кресло в новом его облачении. Он сказал всем, кто его окружал, а это были рикша-полковник, толстая блондинка Елена, Серёга, Дмитрий: «Обрядили, как Цинцинната на казнь». Но никто из них, видимо, Набокова не читал, потому они промолчали. Неначитанные.

Преодолев лифты, коридоры и двери у таблички «Операционная», где скакали красным цветом лампы, рикша-полковник сообщил его охранникам, что «дальше вам, ребята, нельзя».

Охранники ушли, после того как рикша клятвенно обещал им, что вручит мобильник и очки их боссу сразу же после того, как к нему вернётся сознание после операции. Точнее, вручит женщина, должность которой именно предусматривает выполнение этих функций — вручать.

Его сознание к тому времени уже покидало его. Ибо медсестра Лена, подстрекаемая самим профессором, вонзила ему ещё в палате иглу с анестетическим раствором. Ему сказали, что в операционной его подключат уже к серьёзной анестезии.

Очнулся он от резкой боли. Идентифицировал, что это боль от раскалённой иглы. Наклонённая над его задницей головка девушки обернулась, поднялась лицом, и он увидел расшлёпанный простецкий русский носик и такие сладенькие завлекающие мягкие глаза.

Было частично темно, но пятна света здесь и там обнаруживали неодетые фигуры в разных позах, находящиеся на койках. Несколько пятен света были особенно ярки, и туда и оттуда в эти пятна и из них проникали фигурки в белых халатах.

— Я где?

— Вы в реанимации. Вы после операции, — ответил носик. — Пи́сать хотите?

— Ещё не понял…

Внезапно включились его уши… И возникла какофония голосов. Предсмертные хрипы, болезненный храп, как бы ночные крики совы, кашель, кашли… Звуки перекрикивали друг друга.

Он всё понял. Спокойного конца жизни не будет. Демоны, и плохие, и хорошие, ополчились на него, мстя за те тайны их, о которых он сумел догадаться. «Готовься к худшему, старик», — сказал он себе. «Будем готовы», — ответил себе.

Он себя не видел в этом мире темноты и светлых пятен, в мире кубизма и кривых зеркал, движущихся, как призраки на кладбище над могилами. Но выглядел он вот как:

Всклокоченный одной стороной седых волос слева и выбритый с правой стороны череп с тремя отверстиями в нем. Из черепа выходила пластиковая трубка, а по ней высасывалась гнилая кровь гематомы, ибо в крови плавал его мозг. Old punk — подумал он. Ещё он был в медицинских чулках и без трусов.

Он услышал дикие звуки и утопленные глубоко в звуках английские слова. В это время мимо как раз проскальзывала медсестра с расшлёпанным носиком.

— Если нужно, я могу перевести, я английский знаю, и французский знаю, и вообще все языки.

— Спасибо, у нас доктора говорят на иностранных.

Медсестра отошла.

«Боже мой! Я с ней флиртую! „Все языки!“ — неподражаемо. Из черепа через дренажное отверстие льётся гнилая кровь по трубке. Я без трусов. На мне медицинские высокие чулки, как на девке, свалившаяся на одно плечо концлагерная распашонка, а я флиртую. Я в реанимации, чёрт знает на кого похож, видимо, а я флиртую. О, велика ты, сила сексуальности! Час как с операционного стола. Здесь просто ад. Привезли старика, он даже век не может поднять, рот открыт, лежит в центре реанимационной палаты. А я флиртую».

Он улыбнулся в темноте. Потом расхохотался. Тотчас же из глубины этого срежиссированного мрачным каким-то замогильным режиссёром Могилом Серебренниковым появилась она, с расшлёпанным носиком.

— Вам утку дать?

— Не знаю.