Книга Моцарт - Марсель Брион

Поскольку роды оказались трудными, здоровье ребенка было хрупким, к тому же он не переносил молока и его долго кормили подслащенной водой. К счастью, конституция ребенка выдержала такой режим питания. Это был красивый мальчик среднего роста, с головой размером чуть больше обычного, с очень красивыми глазами и улыбчивым лицом. Веселого по натуре малыша забавляло все: он охотно играл с животными — кошками, собаками и птицами, которых полюбил на всю жизнь, в особенности канареек, восхищавших его своим пением. У него был живой непосредственный характер, чувствительный ко всем проявлениям окружающего мира, как благоприятным, так и неприятным. Он был добрым, щедрым, послушным и терпеливым ребенком.

Семья Моцартов жила на Гетрайдегассе, на четвертом этаже буржуазного дома, принадлежавшего Иоганну Лоренцу Хагенауэру. Там был большой двор, где мальчик играл Целыми днями и слушал музыку, струившуюся изо всех окон: песни слуг, рулады канареек, отцовскую скрипку, клавир сестры, романсы госпожи Моцарт, которые она напевала своим приятным голосом, флейту соседа и даже фагот, надрывавшийся наверху, под самой крышей.

Когда Леопольд бывал дома, он устраивался поудобнее на табурете и внимательно следил за музыкальными занятиями Наннерль. Будучи педагогом по призванию, Леопольд Моцарт приступил к музыкальному образованию дочери, едва она достигла возраста, позволявшего сознательно опустить пальцы на клавиши клавира. Она приятно пела: на знаменитой акварели Кармонтеля, послужившей темой для гравюры Деляфосса, Наннерль стоит за клавесином, на котором играет совсем крохотный мальчуган, Вольферль, а рядом его отец настраивает скрипку.

По вечерам приходили друзья со своими инструментами и музицировали вместе. В почти ежедневных концертах принимали участие придворный трубач Иоганн Андреас Шахтнер, священник отец Буллингер, хозяин дома Лоренц Хагенауэр, несколько меломанов-торговцев, учителя и коллеги Леопольда по оркестру. Вольферль, разумеется, пододвигал свой маленький табурет под самые пюпитры, как только музыканты начинали настраивать инструменты, и в восхищении слушал, не пропуская ни звука. Он поразительно точно напевал услышанные мелодии, которые благодаря феноменальной музыкальной памяти схватывал с первого раза. Все это позволяло догадываться о его большой музыкальной одаренности, и отец намеревался начать обучение сына, как только тот достигнет соответствующего возраста. Однако нетерпение ребенка опережало отца. Когда урок Наннерль заканчивался и отец выходил из комнаты, Вольферль поднимался на цыпочки и, дотянувшись до клавиатуры клавесина, проворными крошечными пальцами подбирал те мелодии, которые только что играла, сестра, или те, что они вместе распевали. Он по нескольку раз повторял особенно понравившуюся ему музыкальную фразу и развлекался тем, что бесконечно варьировал заинтересовавшую его тему. Создавалось впечатление, что он жил музыкой, она свободно проникала в самую глубь его существа, становясь второй натурой.-

Посещая церковь, он и там встречался с музыкой: церковная служба сопровождалась не только органом — в зальцбургском соборе их было шесть, — но и хорошо укомплектованными оркестрами. Органист Антон Каэтан Адльгассер, который был также и композитором, Иоганн Эрнст Эберлин, Михаэль Гайдн, скромный брат блистательного Йозефа Гайдна, придавали таким религиозным церемониям и концертам широкую известность. Разумеется, если и можно было в чем-то упрекнуть церковную музыку XVIII столетия, так только в том, что не было почти никакой разницы между нею и оперной музыкой. С драматическими орнаментами барочного декора перекликались смятение органа, стоны скрипок, страстные вздохи флейты и гобоя. Я уже не говорю о том, что в этих композициях, в большей мере мирских, нежели религиозно-возвышенных, отсутствовал дух набожности. В эстетическом плане князья и прелаты искали под церковными сводами как можно больше торжественности, блеска и страстности, а потому высокий профессионализм исполнения, присущий музыке архиепископского двора, порой придавал этим концертам некую мирскую, почти оргиастическую окраску. И как в языке мистиков часто отражается поэтический словарь эпохи, так и здесь роль, отводившаяся солистам и хорам, органу и другим инструментам, сопровождавшим исполнение мессы или благодарственного молебна, превращала это сопровождение либо в мирскую кантату, либо в оперу. Из этого вовсе не следует, что люди той эпохи отличались меньшим усердием или набожностью от своих предшественников или поколений, следовавших за ними: они просто самовыражались по-иному, обычно в соответствии с духом времени и вкусами общества, для которого композиторы писали религиозную музыку. Не будем также забывать о том, что князь-архиепископ Зальцбургский был одновременно и прелатом, и крупным правителем, и правильнее было бы сказать, что прежде всего именно последним. Поэтому было вполне естественно, что он претендовал на то, чтобы музыка, которую исполняли в его соборе и в его дворце, отражала его могущество и величие. Каждый раз, приходя в церковь, маленький Вольферль отдавался на волю куда-то уносивших его волн звуков, бушевавших под барочными сводами, и религиозное возбуждение самым естественным образом в юном сознании соединялось с музыкой, как если бы все частички его тела, сердца и души превращались в струны, вибрировавшие в унисон с гармонией, лившейся в уши.

Музыкой сопровождались не только официальные и религиозные церемонии — она звучала и на семейных праздниках, на всевозможных юбилеях, как в буржуазных домах, так и во дворцах аристократов, главным образом в виде дивертисментов, приуроченных к конкретным событиям, а потому у зальцбургских композиторов не было недостатка в заказах от бесчисленных поклонников музыки. Куда ни пойди, отовсюду доносились серенады, кассации, исполнявшиеся, в зависимости от средств, которыми располагали заказчики подобной роскоши, то несколькими музыкантами, вооружившимися духовыми инструментами, а то и полными оркестрами. Находясь в дружеских отношениях со множеством людей, Моцарты присутствовали на всех празднествах, что лишь способствовало все большему опьянению Вольферля музыкой.

Он обожал праздники, все без исключения — представления ярмарочных театров, балаганы на открытом воздухе, где Гансвурст и Касперль без конца бисировали свои оглушительные буффонады, кукольные представления, где марионетки забавно изображали все человеческие страсти; его увлекали сеансы с волшебным фонарем, открывавшим удивительные чудеса с колдунами, бесами и привидениями, заставлявшими трепетать от волнения. Любой карнавал давал повод к проведению шутовских шествий, где представители различных ремесленных цехов соревновались в изобретательности и во всевозможных чудачествах. Для австрийца, одержимого страстью к театру, театром было все: церемониальные встречи вельмож, являвшихся приветствовать князя, военные парады, устраивавшиеся небольшой архиепископской армией, карусели, скачки на лошадях, где белые липпицы боролись за приз с черными орловцами, традиционные игры с шутками тысячелетней давности, шествия масок, символизировавших победу Весны над Зимой, заставлявшие маленьких детей и плакать от страха, и громко кричать в восхищении. Сами религиозные процессии развертывались, следуя поразительно помпезному порядку, предусматривавшему, однако, и совершенно ошеломляющие представления. Так, крестный ход по поводу Страстной пятницы, вместе с которым шел пешком кардинал-архиепископ, спрятав лицо под капюшоном монашеской рясы, как подобало кающимся грешникам из монашеских братств, включал также колесницы, группы верующих, воодушевленных фантастическим воображением и воспроизводивших священные события в виде более или менее точных аллегорий. Здесь можно было, например, увидеть персонаж, изображавший душу человека, ставшую добычей демонов и фурий, Плутона верхом на лошади и в сопровождении свиты из завывающих и подпрыгивающих дьяволов, Смерть верхом на захудалой кляче и с косой в руке, Парок, потрясавших своими мифологическими атрибутами…