Книга Отряд особого назначения. Диверсанты морской пехоты - Макар Бабиков

В те первые недели в увольнения в город, на спектакли и концерты в Дом флота он еще ходил во фланелевке с матросским воротничком и с нашивками старшины 1-й статьи на рукавах. Но на груди его красовались орден Красного Знамени и медаль «За отвагу». По меркам военного времени это было немало, редко кто из моряков имел такую награду. Выглядел он колоритно, держался степенно. Поскольку не танцевал, то обычно стоял, прижавшись спиной к стене, а возле него товарищи, друзья из отряда и с подплава. Ни о каком озорстве, потешных затеях никто и не помышлял.

Ему было двадцать шесть лет от роду, юношеская легкомысленность уже давно осталась позади. От многих сослуживцев его отличало и то, что характер и привычки складывались в большом городе. Родился и рос он в Зарайске, районном городке на юго-восточном краю Московской области, примыкающем к землям рязанским.

После окончания семилетки уехал в Москву, на заводе «Калибр» выучился на слесаря-лекальщика. Профессия престижная, спрос на нее был большой.

Отсюда и призвали его на флот. Сначала служил на Балтике, морскую специальность приобрел в учебном отряде подплава. Потом плавал на подводной лодке на севере. В первые дни войны пришел добровольцем в разведку.

В мирное время пытался попробовать перо, во флотском литературном альманахе мелькнули его стихи.

Как все моряки той поры, не был в стороне от спорта, но особенно преуспевал на лыжах и на шлюпках.

Ходить в разведку начал с первых походов отряда. Трижды ранен: первый раз в конце июля, в операции на Пикшуев пуля прошла через стопу, долго ходил с костылем и палочкой, прострел этот дает о себе знать до сих пор.

Вторично пуля зацепила его в январе сорок второго, когда шли на лыжах в Финляндию и отряд обстреляли самолеты. Снова был ранен в ногу. А в мае на высоте 415 пуля на излете продырявила щеку и застряла во рту.

Теперь Леонову все чаще приходилось решать общеотрядные дела. Однако, переступая через порог дверей начальников, у которых нашивки на рукавах золотились чуть не до локтей, входил в кабинеты без робости, о ковры не спотыкался. И говорил ровно, не заикаясь от страха.

Так же уверенно вошел и в офицерский клуб в Доме флота. Там, на третьем этаже, были комнаты, где офицеры могли провести вечер в дружеской компании. И хотя по нашивкам на рукавах он отставал почти ото всех, боевые награды раскрывали Леонову вход в это общество.

Новички обращались к нему по уставу. Позже они стали звать его батей.

Командование, Военный совет флота уделили отряду особое внимание. Разведчики получили все, в чем нуждались.

Но нельзя было в одночасье передать новичкам тот боевой опыт, который унесли с собой погибшие. Высадки крупных формирований и всего отряда временно отложили, все внимание уделялось подготовке и заброске мелких групп по два-три человека на северное побережье Норвегии.

Все это вспомнилось в разговоре в кают-компании корабля, пока ветераны ждали разрешения на выход к Могильному.

А «добро» так и не давали, в море разгулялась волна, надвигался шторм. Выходить к Могильному, где нет никакого причальчика, смысла не было.

Пошли к морякам, которые несли тут службу. Корабли у них теперь большие, современные, плавают по Мировому океану.

Говорил Антонов или Леонов, озорно рассказывал о жизни Барышев или обстоятельно вспоминали войну Никандров и Колосов, молодые слушали, не шелохнувшись.

— Писать надо об отряде, пусть молодежь читает, — предложил Колосов.

— И фильм нужно снять, отряд это заслужил, — добавил Антонов.

— Кино про нас не снимут. Старые мы. А вот прежние, военные пленки отыскать бы да показать в хронике, вот это было бы интересно, — поддержал его Барышев.

— Пока живы, оставим детям и внукам нашу отрядную летопись, — подытожил Леонов.

Корабль шел в Североморск.

Глава вторая

Командующий несколько раз спрашивал начальника разведотдела Визгина, не удалось ли добыть какие-либо новые сведения о группе, которую забрасывали на Мегерей. Однако Визгин отвечал, что ни эфир, ни пресса, ни сидящие на задании в Норвегии группы сигналов не подают. Трое разведчиков как будто в бездну канули, а с ними и краснофлотцы-переправщики с подводной лодки.

В один из докладов Головко напомнил Визгину:

— Мы с тобой в прошлый раз обсуждали, откуда немцам стало известно, что с подлодки высаживалась разведгруппа. Я тогда высказал мысль, нет ли утечки информации от вас. Вы разобрались в этой версии?

— Занимались дотошно. Пока ничего подозрительного не нашли.

— И все же сообщение настораживает. Еще раз вникните, кто имеет доступ к подготовке и упаковке продуктов, кто кормит разведчиков в столовой, кто был с ними на связи, пока они жили в Мурманске в строгой конспирации.

— Наши у меня не вызывают сомнения. Норвежцы воюют за общее дело по идейным убеждениям. Радист — доброволец, сам попросился в разведку. Проверен в прошлом году походом с группой Кудрявцева на Варангер.

— А краснофлотцы с лодки?

— Их мы не знаем. По службе характеристики положительные.

— Переговорите с Виноградовым, пусть еще раз присмотрятся к ним, перепроверят. У Горюнова ничего нет на них?

Едва слышный зуммер телефона заставил командующего снять трубку, он выслушал короткий доклад, однозначно ответил коротким флотским термином «добро».

— Немцы засчитали себе потопление нашей лодки. — Визгин решил повернуть разговор в несколько иное направление.

— Ну и пусть считают. Они уверены, что мы не знаем о пленении Коваленко.

— Коваленко теперь у них в руках. Как он выдержит допросы?.. Немцы — мастера выколачивать признания и припирать провокациями в угол.

— Да, это плохо. За мою службу не было случая, чтобы из всего экипажа только командир попал в плен.

— Но и врагу, и нам не известна истинная судьба группы. — Визгин больше думал о своих людях.

— Немцам проще выяснить: стоит только сходить к Опнану.

Командующий уточнил у начальника разведотдела, нет ли каких-либо новых данных по обстоятельствам самой высадки, не проливается ли оттуда свет на судьбу людей.

— В принципе ничего нового. Только Изачик представил мне свой доклад, в котором всю вину относит на Сутягина. Так и пишет, что Сутягин самовольно нарушил все его установки и даже письменные указания, это и привело к провалу высадки.

— Я еще после твоего первого доклада говорил о вине Сутягина: он по своей инициативе послал переправщиков с лодки. Но, мне думается, делал он это из благих побуждений. Они повинны с Коваленко оба. При такой погоде надо было отложить высадку и не торопиться уходить на зарядку батарей, но не хватило распорядительности, решать полагалось Коваленко и Сутягину вдвоем. А там собралась толпа для митинга. Думаю, и переправщиками могли послать первых попавших под руку краснофлотцев. В этой высадке много несуразицы и морской малограмотности.