Книга Танковые рейды 1941-1945 - Амазасп Бабаджанян
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Впоследствии на полях сражений Великой Отечественной мы убеждались в порочности немецко-фашистской военной доктрины, в частности, в несостоятельности предпочтения одних родов войск другим, в справедливости утверждения наших военных теоретиков о том, что победа достигается лишь объединенными усилиями всех видов вооруженных сил.
Мы видели, что при всех частных различиях военные концепции капиталистических стран объединяла единая политическая основа: защита интересов капитала, захватнические цели, порабощение других народов. Впрочем, этот базис остался для них неизменным и поныне…
Иная в корне социально-политическая база определяла развитие советской военной науки, лежала в основе разработки советской военной доктрины. Советская военная школа опиралась на надежный фундамент стройной и глубоко научной системы знаний закономерностей вооруженной борьбы, открытых В. И. Лениным.
Прежде всего учитывалось, что Страна Советов будет принуждена вести борьбу с коалицией капиталистических государств, что противник будет располагать большими вооруженными силами и для отражения этого натиска потребуется мобилизация всех сил и средств Советской страны, что для достижения победы понадобится военная техника не просто в массовом количестве, а в количестве, превосходящем силы противника. А для этого необходимо повышение экономического потенциала страны.
Советская военная наука уже в тридцатые годы выработала принципы ведения глубоких наступательных операций. Согласно этой теории, для достижения успеха в наступлении требовалось одновременное подавление обороны противника средствами поражения на всю глубину, прорыв ее тактической зоны на избранном направлении и стремительное развитие тактического успеха в оперативный путем ввода в сражение подвижных войск (танков, мотопехоты, конницы), высадки воздушных десантов и т. д. Не были обойдены и вопросы теории обороны. В отличие от французской концепции позиционной войны советская военная школа рассматривала оборону как вынужденную меру, временную, для подготовки и перехода в наступление. Допускалась возможность ведения обороны в тактическом и оперативных масштабах, и она могла быть позиционной или подвижной, маневренной.
Комплексная теория наступления и обороны немало способствовала советским военным достижениям в сражениях 1941–1945 годов.
Вместе с тем в развитии военной науки, как теперь мы видим, были у нас и известные просчеты. Но не они определили в конечном счете силу советского военного искусства в достижении победы над таким могучим врагом, какого одолели советский народ и его армия, — над фашистской Германией вкупе с ее сателлитами.
Но вернемся к 1940 году, к тому самому моменту, когда началась моя служба командиром стрелкового полка на Северном Кавказе…
* * *
С командиром дивизии, бывшим кавалеристом, полковником И. В. Захаревичем за время совместной службы у нас установились прохладные отношения. Видит бог, не было с моей стороны неуважительности к начальству. Но и в армии случается, что с начальством не сходятся во взглядах. Другое дело, что это не должно мешать дисциплине…
Полковник Захаревич находил многие мои мысли, как, впрочем, и других командиров, «завиральными». Особенно расходились мы с ним в оценке роли конницы в будущей войне.
Он был прав, когда говорил, что конница сыграла выдающуюся роль в Гражданскую, была ударной силой Красной Армии в годы борьбы с белогвардейцами и иностранными интервентами. И упрямо твердил:
— Лично я ни на какую машину не променяю живого коня! А если вы променяете, так все равно не прожить вам без тактики, без оперативных приемов, которые мы, красные конники, кровью своей выработали.
— Разрешите возразить, товарищ комдив. Не против мы применения тактических и оперативных приемов конницы для новых подвижных войск. Это вы не хотите замечать новых подвижных войск. А между тем Фуллер, Дуэ…
Ну, тут вступала в силу субординация, и однажды я все-таки схлопотал выговор…
Не скрою, я был очень обрадован, когда после очередных учений, на которых наш полк получил высокую оценку, меня забрал к себе заместителем начальника оперативного отдела в штаб формируемой новой 19-й армии генерал И. С. Конев.
Не скрывал своей радости, что избавляется от человека, претендующего на собственное суждение о будущей войне, и комдив Захаревич.
— Правильное местечко тебе генерал определил, — напутствовал он меня на прощание с усмешечкой по адресу моих настроений. — Понавыдумываешь там всякой всячины. Будут тебе в штабе для этого и простор, и досуг. А то все каркаешь тут: война, война… В штабе и повоюешь.
Между тем ряд наших войсковых соединений двигался из глубины страны на Запад. С целью приближения войск к границе проводились крупные перегруппировки в приграничных районах.
Как и другим работникам штаба армии, мне неоднократно приходилось выезжать в войска. Не только в штабах, но и в частях командиры вполголоса передавали друг другу тревожные вести с наших западных границ.
Потому я не удивился, когда в середине июня услышал, как лектор из политотдела дивизии, рассказывая офицерам о международном положении, сказал:
— В случае расширения орбиты мировой войны наш враг номер один — Германия.
Я не удивился словам молодого политработника, потому что партия проводила огромную работу по подготовке к отпору возможной агрессии со стороны фашистской Германии, но вместе с тем принимала меры, чтобы не дать гитлеровцам повода для провокации. Меня поразила прямолинейность лектора: вслух говорить такое тогда было непринято.
Потому поинтересовался, как его фамилия.
— Старший политрук Скирдо Митрофан Павлович, — ответили мне.
Через несколько дней я сопровождал в штаб Киевского военного округа заместителя командующего армией генерала М. А. Рейтера. В Киев мы прибыли поздно. Остановились на ночлег в гостинице. Генерал был заядлым шахматистом, я неосторожно признался, что тоже люблю шахматы, и до двух часов ночи был нещадно бит на всех шестидесяти четырех клетках.
— Ну, это уже неприлично становится, — притворно недовольным тоном сказал Макс Андреевич. — Так я по твоей милости и буду произносить «мат» да «мат», — пробурчал он. — Пошли спать…
Не спалось. Командование и штаб округа накануне перебрались на запад, ближе к границе. Зачем? Долго еще я стоял у раскрытого окна, курил… Удивительно хороша была эта южная звездная ночь. Тишина как застыла в воздухе. Нарушали ее только редкие постукивания девичьих каблучков — это запоздалые влюбленные мерили Крещатик…
Посмотрел на часы: полтретьего ночи. Два часа тридцать минут двадцать второго июня тысяча девятьсот сорок первого года.
Сон все-таки сломил меня. Но вдруг словно что-то обрушилось в гостинице. И топот ног по лестницам, хлопанье дверей, громкие голоса. Выскакиваю в коридор. Мимо меня бегут.
— Что случилось, товарищи?
— Война!!!
Война… В это не хотелось верить. Но не верить было невозможно.