Книга Механизм жизни - Андрей Валентинов
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
– Не пугал бы я тебя, Казимир. Не из пугливых ты. Только плохи твои дела, парень. Совсем никакие. Пропадешь скоро. Хлопцев погубишь – и сам сгинешь. Худо быть мертвяком, упырем – хуже. А ты не мертвяк, не упырь и не человек живой. Один лишь Maestru Necurat, не здесь будь помянут, ведает, какая беда с тобой стряслась. Поклонись ему, а? Глядишь, ответ даст.
– А под хвостом ему поцеловать не надо? Не верю я твоему Хозяину, Мирча. Никому не верю. Разве что одному датскому полковнику, но он сейчас в Америке угрей ловит. Думаю, не поспеет к сроку. Только это я и без твоей мудрости знаю…
Сквозь тьму – красные точки-угольки.
– Мало ты знаешь, Казимир-сопляк. Ни жить, ни помирать не выучился. Думаешь, я тут клад стерегу? На что он мне, мертвому? Висит, как жернов на шее, упокоиться не дает. Вот и хожу, чтобы отдать его первому встречному дурню. Объяснить по-честному и отдать. Дюжину встретил – все отказались. Думали, отпущу с миром – в жизнь, на свет ясный… Таков он, мой клад: возьмешь, не возьмешь – все едино пропадать. А тебе скажу: бери. Хуже не будет, а твоим парням долгой жизни не обещано. Пусть напоследок порадуются, в кабаках столы червонцами украсят. Здесь он, клад, за кустами. Бери! И будет тебе подарок особый…
Костлявая рука потянулась к кушаку, достала что-то длинное, темное.
– Не ты первый, Казимир, в такой беде мучишься. Оставил мне прадед эту пистолю – на крайний случай. На три сердца она заклята: кровью, правдой, обидой. Все в ней – и жизнь твоя, и смерть. Понял ли?
– Нет, – честно ответил Волмонтович.
И – только зря голос потратил. Никого рядом с ним, лишь дым над травой. Потянулись пальцы ко лбу – крестное знамение сотворить…
– Гу-у-у! – встревожился филин, и князь вовремя остановил руку.
Из скверной стали ковали Мирчин ятаган. Клинок проржавел насквозь, осыпался кусками в траву. Золото не подвело – осмелев, месяц прянул из-за тучи, высветил тусклую рукоять. Возле злата, для пущей верности, две мертвые головы – смотрят пустые глазницы в ночную тьму. На одной рыжие волосы уцелели, от другой – две половинки остались, как от ореха.
Поглядел Казимир Черные Очи на черепа. Помянул колдуна-мертвяка теплым словом. А там и подумал: головы-то две!
Моя, выходит, третьей будет?
Не соврал Мирча Вештаци. И клад нашелся, и кровь пролилась. Передрались гайдуки за сундук с червонцами, прибавили к двум черепам груду новых. А как трупы землей засыпали и принялись добро делить, Волмонтович, всех удивив, взял себе не золото, а то, что поверх него лежало, – старинную пистолю, ржавую да грязную. Завернул в тряпку, сунул в походный мешок.
Спасибо за подарок, брат-упырь!
Только через полгода, в далеком северном Копенгагене, нашел он время для пистоли. Отчистил ржавчину, грязь отмыл, маслом ружейным смазал. Глянул и присвистнул. Тройной колесцовый замок, ореховое ложе, слоновая кость, гравировка… Откуда такое у гайдуцкого прадеда? С чьего трупа снято? Ученые мужи из музея в Амалиенборге подсказали – Италия, город Брешия, работа мастера Рафаэля Уголино. И год разобрали: 1572-й, Варфоломеевская ночь.
Спустя несколько лет князь прочел в книжке про гайдуков, что знали они «заклятие последнего боя», страшней и гибельней которого на свете нет. И про Мирчу Вештаци, кровавого душегуба, прочел. Была у атамана пистоля итальянской работы – если не брешут, на три сердца заклятая. Не расставался с нею Мирча, но так ни разу и не выстрелил.
Волмонтович погладил холодное дерево ларца. Молчишь, чудесная «флейта»? Молчи и дальше, старая смерть!
Стол заскрипел с облегчением. Тяжелые лари один за другим отправлялись туда, где им и место, – на пол, в дальний угол. Пистолет князь так и не выбрал. Зачем? Не в суданских мы джунглях, не в лесах разбойничьей Корсики. Здесь – град Санкт-Петербург, центр просвещения и изящных искусств. Хоть гаубицу-«единорог» за собой вози по Невскому проспекту – не поможет.
– Уланы, уланы,
Малеванны дети,
Не одна панёнка
Попадет к вам в сети…
Князь поправил галстук, скользнул взглядом по зеркалу в ореховой раме. Отражаемся? Славно! Еще Польска не сгинела!
И помрачнел князь, как туча над Мертвым Логом.
О падении Варшавы он узнал посреди Индийского океана. «Сюзанна», шхуна Ост-Индской компании, на которой они плыли из Китая, повстречалась с «систер-шипом» – «Арабеллой», шедшей встречным курсом. Торговля – дело серьезное, время – деньги. «Сестрички», поприветствовав друг друга затейливой комбинацией сигнальных флажков, сблизились всего на пару минут.
На чисто вымытые доски палубы с тяжелым стуком упала пачка лондонских газет. За год подшивка, не меньше. Взял князь Волмонтович наугад, развернул одну – старенькую, пожелтевшую. И схватился бы за сердце, когда б могло оно еще болеть, сердце-то. Нечему в груди закричать, все выгорело, онемело, стальной коркой обросло.
Лишь стон из-под брони: Варшава!
…Шестого сентября 1831 года царские войска штурмом взяли западный пригород Варшавы – Волю. Потеряв всякую надежду, правительство повстанцев отказалось вооружить народ и поспешило сдать столицу. В ночь с седьмого на восьмое сентября была подписана капитуляция. А наутро гривастые казачьи кони уже били копытами по булыжнику варшавских мостовых.
Finis Poloniae!
Сказал бы: «La commedia è finita!» – да не до смеха.
В успех восстания князь не верил с самого первого дня. Как только узнал о «ребелии»,[2]понял: тонуть мятежу в крови. Шляхта, ничего не забыв и ничему не научившись, начала не с призыва к совместной борьбе всех народов России против николаевского деспотизма, не с аграрной реформы, а с требования «исконных» восточных воеводств – и с бессмысленной резни безоружных «москалей» в охваченной бунтом Варшаве. «Рrzeklêty idioci!» – буркнул Волмонтович и перестал читать редкие газеты, попадавшие в Китай из Европы. Что толку? Между ним и Отчизной – полсвета. Не долетишь, не доскачешь, не докричишься.
Что сделать? Напиться в хлам?
Бывший надпоручник 8-го полка Доминика Радзивилла сделал все, что мог. В Париже, улучив свободную минутку, он отправился в отель Ламбер на острове Сен-Луи. Особняк в действительности не был отелем. Дом на днях купила княгиня Чарторыйская, супруга Адама Ежи Чарторыйского, человека с бурным прошлым и смутным настоящим. Министр иностранных дел при Александре I, затем – ссыльный, лидер восставших поляков, Председатель Национального правительства, сейчас беглый князь Адам числился главой Повстанческо-Монархического союза.
Отель Ламбер он превратил в крепость, откуда грозил России. Парижский особняк – против Царского Села. Польский король де-факто, князь Адам пытался продолжить борьбу в эмиграции.
