Книга Меч мертвых [= Знак Сокола ] - Андрей Константинов

А между двумя городами стоял ощетинившийся лес, заваленный нерастаявшим снегом, залитый чёрной водой.

Юркая кожаная лодка петляла между мокрыми стволами, уверенно пробираясь вперёд в ночной темноте. Белоголовый парнишка, орудовавший коротким веслом, знал здешние места, как собственный двор. Его звали Тойветту, он был ижором из рода Серебряной Лисы, и почему гиблой ночью он плавал по болотам на маленькой лодке, вместо того чтобы спать у домашнего очага, – это никого не касалось. Он не первую седмицу жил в лесу один; когда наводнение изгоняло его с облюбованного островка, он перебирался на другой. И весь сказ.

Ощутив встречное течение, молодой ижор понял, что попал на протоку, и скоро впереди будет открытый разлив. Его близость он тоже сперва ощутил, и только потом привыкшие к темноте глаза различили, что деревья вправду стали редеть.

Перед тем как выбраться из затопленной чащи, Тойветту осторожно помедлил, по-звериному напрягая все чувства. И правильно сделал, как вскорости оказалось. Там, где протока истекала из озера в лес, медленно перемещалось что-то громадное. И очень зловещее.

Лежалое дерево, поднятое водой и цепляющееся воздетыми корнями за ветви собратьев?.. Неведомое чудовище, пробудившееся в земной глубине?.. Между лопатками у смелого охотника покатился мороз, но в это время, благодарение небесному Старику, облака истончились, выглянула луна. И Тойветту увидел, что в протоку, подминая кусты, медлительно и неуклюже вползал длинный корабль.

Самое страшное было в том, что ижор знал этот корабль. Знал и хозяина, молодого датского княжича из Нового Города. Даже на охоту его когда-то водил чуть не по этим самым местам…

Тогдашняя охота ни к чему хорошему не привела, да и теперь что-то было неладно, что-то было не так. Большой корабль казался безлюдным. Не двигались в круглых люках проворные вёсла, не переговаривались, не смеялись охочие до шуток гребцы. Только царапали по днищу кусты и коряги, да голая мачта раскачивалась и скрипела оснасткой. Словно жалуясь на что-то собратьям, ещё не лишённым корней…

Страх Тойветту смешался в конце концов с любопытством, притом что он знал – подобное любопытство нередко бывает погибельным. Он пошевелил веслом и тихо укрылся за стволами деревьев, а потом накинул верёвку и прямо из лодочки перебрался на ветви большой сосны, росшей рядом с протокой. С ловкостью куницы скользнул вверх, прополз по толстому суку… И замер, примостившись таким образом, чтобы корабль прошёл прямо над ним. Он был уверен, что ни лодочку, ни его самого оттуда не заметят.

И корабль, несомый течением, действительно появился и прошёл прямо под ним, но Тойветту в ужасе пожалел о своём безрассудстве ещё до того, как узрел его хищный тёмный нос, явившийся над зарослями ольхи. Ибо впереди корабля наплывала волна несильного, но отчётливого запаха. Ижорский охотник ощутил его и прирос к суку, на котором лежал. Запах говорил о неприбранных мертвецах, о жестокой насильственной смерти…

На луну стало постепенно наползать облако, но света ещё хватало, и Тойветту увидел всё. На палубе в самом деле покоились неподвижные человеческие тела. Люди погибли не здесь: кто-то уже мёртвыми приволок их сюда и побросал, словно мешки, между скамьями гребцов. Так они и лежали, лишённые последнего достоинства, в чёрной крови, запёкшейся на одеждах. Одни – нелепо раскинувшиеся, другие, наоборот, смятые, сваленные в общую кучу, начавшие, казалось, срастаться…

И только один, склонившийся на самом носу, ещё сохранял какое-то сходство с живым. Он выглядел так, словно приполз туда сам. Совершил некое последнее усилие – и поник на палубные доски, чтобы уже не подняться…

У Тойветту закружилась голова, он зажмурился – плотно, до зелёных кругов перед глазами – и припал лицом к шершавой коре, чувствуя, как утрачивают цепкость ставшие бескостными пальцы. Сейчас его обмякшее тело сползёт с ветки вниз, он упадёт на корабль и поплывёт дальше вместе с мертвецами, такой же мёртвый, как и они. Или погибшие корабельщики заметят его, окружат сосну и станут трясти, пока опять-таки не заполучат его к себе…

Он долго не шевелился, не смотрел и почти не дышал, ожидая неминуемой гибели. Но Калма-смерть всё не торопилась за ним, в конце концов неподвижно лежать стало холодно, и Тойветту отважился приподнять веки.

Страшный корабль был ещё виден, потому что облачко миновало луну, и болота опять заливало неживое зыбкое серебро. Корабль медленно удалялся, уносимый течением. Тойветту погладил бронзовую утиную лапку на поясе и собрался было облегчённо перевести дух, и вот тут-то не в меру острые глаза уловили на далёкой уже палубе какое-то движение!..

Молодой ижор никогда потом не мог вспомнить, как скатился с обжитой ветки в свою лодочку, чиркнул охотничьим ножом, рассекая верёвку, подхватил весло и заработал им – суматошно, отчаянно, так, как не грёб ещё никогда!.. Он был мечен когтями зверей и не боялся ни росомах, ни медведей, ни одинокой ночёвки на болотах, но такое… Он слышал, как трещали кусты и деревья и жуткий стонущий треск этот придвигался всё ближе: там, позади, ломился сквозь затопленный лес, тяжело и неотвратимо шёл по его душу чудовищный корабль мертвецов, там, возносясь над вершинами, шагала следом за маленькой лодкой грозная Калма-смерть…

Тойветту гнал и гнал своё судёнышко, задыхаясь от ужаса и не разбирая пути. Он не знал, сколько сумасшедших взмахов отмерило готовое сломаться весло. Охотник очнулся, только когда впереди окреп жилой дух: такой дымок стелется над водой, когда огонь прячут от постороннего глаза. Тогда перестала греметь в ушах кровь, и он понял, что всё-таки спасся от мёртвого корабля. Вышел к живым. Он ещё не сообразил, что это были за люди, но как же он им обрадовался!

– Эге, паренёк! – окликнул густой мужской голос. – Ну-ка, сказывай, что ты тут один делаешь? От кого удираешь, точно от смерти?..

Крепкие руки подхватили лодочку и потащили на берег. Тойветту буквально вывалился из неё – и сразу стал говорить, воздвигая между собою и только что пережитым неодолимую преграду из сказанных слов. Хотя уже различил знакомые очертания вросших в землю избушек, смекнул наконец, куда его занесло, и горестно понял, что угодил из огня в полымя. Ну да всё равно!.. Эти люди, по крайней мере, жили на одном с ним свете и были, как он, из тёплой плоти и крови. И молчаливый ижор, седмицами не произносивший ни слова, говорил, говорил и остановиться не мог…

С утра на торгу только и разговору было о том, что мудрая Гуннхильд, жена Хрольва ярла[1]Гудмундссона по прозванию Пять Ножей, накануне окрашивала руны и пускала их плавать в чашу с водой. Уже не первый раз взывала она ко Всеотцу, вопрошая, когда же придут корабли, и вот наконец руны дали ей внятный ответ: ЗАВТРА. И уже с рассвета кипели у торговой пристани пересуды – люди гадали, ошиблась ли Гуннхильд, посчитав желанное за действительное, или, как всегда, оказалась права.

Город Роскильде лежит в глубине датского острова Селунд, на южном берегу извилистого фиорда, длинным ветвящимся языком проникшего в тело суши. Откуда бы ни дул здесь ветер, пахнет он солёной волной. И путешественников обычно ждут с севера, с той стороны, где за устьем фиорда ворочается в своём ложе древнее море и незримо тянутся по нему дороги на запад, на север и на восток.