Книга Танец бабочки-королек - Сергей Михеенков

– А я вам сейчас принесу, – тут же согласилась женщина.

– Только, смотри, не приведи кого чужого. В кого стрелять придётся, – тем же спокойным тоном предупредил её Кудряшов и ворохнул карабином, который всё это время напряжённо подрагивал у него на ноге.

– Да господь с вами! У меня мужик в солдатах. Тоже, может, голодает где-нибудь. Принесу. Ждите тут. – И, не дожидаясь их согласия, и, словно давая понять, что она тут полновластная хозяйка и намерена впредь поступать так, как считает правильным, принялась дёргать из стога сено, а, надёргав порядочную охапку, той же торопливой походкой побежала к хате.

– Эх, огонь-баба! – похвалил её пристальным взглядом Кудряшов. – Вот с такой бы сейчас дни да ночи коротать. А не тут с тобой мёрзнуть да гнить.

– Народ воюет. Фашисты полстраны уже захватили, а ты… – и Воронцов отвернулся, давая понять, что не желает продолжать эту тему.

– Полстраны? Захватили? – рассеянно переспросил Кудряшов, словно это его мало волновало. – Может, командир, оно и так. А баба всё равно хороша. – И Кудряшов растянул в улыбке небритый рот и толкнул Воронцова в бок, приглашая его успеть взглянуть на хозяйку.

– Ты лучше смотри за деревней. А то будет нам с тобой тут и бабы, и жратва.

– Такая не выдаст. По ней сразу видно. Шустрая. Лишних слов не любит. Но надёжная. Такая, если пообещала, своё слово сдержит, – Кудряшов сдержанно хохотнул, поёрзал в сене, поправил лежавший на ноге карабин. – Не разбираешься ты, курсант, в девушках. Вон, гляди, уже бежит наша залётная. Эх, говорю тебе, яд-баба!

И правда, снова крякнула упавшей петлёй калитка, и на стёжке появилась женщина в кожушке и старушечьей шали. Она прижимала к груди небольшой свёрток. Шла уверенно, не оглядываясь. Воронцову даже показалось, что она издали улыбнулась им. Значит, всё пока складывается хорошо. Значит, здесь им наконец повезло.

– Вот вам, ребятушки, поесть, – она положила на сено небольшой свёрток. – На первый-то случай. А там ещё в дорогу чего соберу. Или вы как, сразу сейчас и пойдёте?

Воронцов и Кудряшов переглянулись. Хозяйка внимательно смотрела на них.

– Да мы бы, хозяюшка, и остались. У такой доброй женщины грех не задержаться. Отдохнули бы, обсушились хоть. Но идти надо, – Кудряшов в упор смотрел на хозяйку, и видно было, что что-то в душе его происходило, что-то он задумал.

– Пелагеей меня зовут, – сказала она и чуткими пальцами поправила волосы, выбившиеся из-под шали.

– А по отчеству ж как? – спросил Кудряшов, быстро осваиваясь с обстановкой.

– Петровна, – улыбнулась она, и Воронцов только теперь заметил, что хозяйка была вовсе не такая уж и старая, как показалось вначале.

– Ну вот, Пелагея Петровна, благодарствуем тебя, сестрица, за то, что принесла нам поесть. Муж-то где воюет?

– Ой, где… Я ж и не знаю, где он теперь. – И вдруг она угнулась, подбородок её стал прыгать и кривиться. – Бумагу я на него казённую получила, летом ещё. Он сразу ушёл. Как стали призывать, так с мужиками нашими, прудковскими, и ушёл. В июне ещё. А через месяц мне бумагу принесли, что пропал без вести в Смоленской области, в Ельнинском районе.

– Как его зовут?

– Ваня, – и тут же поправилась: – Иван Прокопыч Стрельцов.

– Нет, не встречал такого, – ответил Кудряшов и посмотрел на Воронцова. – А про Ельню слыхал. Бои там были сильные. Народу много полегло. Наши город отбивали. Так что народу туда много понагнали. – И спохватился, будто желая отвести беду, которую, возможно, сам же только что и накликал: – Но твой, может, и не попал туда. Может, и живой где. А либо в плену. В плену – это не страшно. Главное, живой. Из плена скоро выпускать станут…

Что он такое мелет, подумал Воронцов, но решил пока молчать. Подождать, посмотреть, куда его попутчика дальше понесёт.

Выслушав Кудряшова, хозяйка перевела взгляд на него. Воронцов, не выдерживая пристального взгляда хозяйки, тоже отрицательно покачал головой. Не помнил он никого под таким именем, не было Стрельцовых ни среди окруженцев, ни среди бойцов из пополнения.

– А чтой-то командир твой такой молчаливый? – поинтересовалась хозяйка у Кудряшова, заглядывая в глаза Воронцову.

– А с чего ты взяла, что он командир?

– Да ведь форма вон какая. А по тебе сразу видно, что простой солдат.

– Курсант он, – сказал Кудряшов. – А молчит потому, что контуженый. Слышит плохо. Такое дело.

– Контуженый? Курсант? – она с жалостью посмотрела на Воронцова.

– Да, – пояснил Кудряшов, – это всё равно что нервнобольной. Правда, это со временем может пройти. Пройдёт. Он ещё молодой, – и Кудряшов засмеялся.

– Ой, братцы мои милые! – всплеснула руками хозяйка. – Знать, подольский? А?

– Подольский, – кивнул Воронцов.

– Ой, побили твоих товарищей много на дороге вчера вечером! Ой, много! Старухи наши хоронить ходили. Немцы согнали народ убитых хоронить. Прямо там-то в окопах и закапывали. Я не была, а бабы соседские рассказывали: один на одном, говорят, лежат, все в крови. Курсанты. Молоденькие все. Вот как ты.

Он посмотрел на хозяйку и снова не выдержал её пристального взгляда, отвернулся.

– Что ж творится, господи! Что ж творится! – вздохнула она. – Ну, ешьте, ешьте. А я пойду тогда в дорогу вам чего-нибудь соберу. Надо ж чем-то помочь. Как же. Может, и моему кто…

Она ушла. Кудряшов сидел неподвижно. Еда словно и не интересовала его. А Воронцов смотрел на свёрток. И, не разворачивая его, он уже знал, что там. По запаху. Хлеб, сало и что-то молочное.

– Слыхал? Ваших на дороге прихватили. – Кудряшов бережно положил карабин на сено рядом с вытянутой ногой. Нога его перестала дрожать. – Вот и у Пелагеи Петровны горе. А небось дети есть. Сиротами теперь расти будут. Что тут хорошего? Сунули народ в мясорубку, бейте, колошматьте друг друга, а мы будем вам пороху подсыпать. С обеих-то сторон. Ну, что там Пелагея Петровна нам принесла? Давай, курсант, дели снедь. Тебя вон за командира признают. Ты и правь дело. Только дели честно, поровну. Делить-то умеешь? Или этому в училище не учили? Кормили небось в столовке, из фарфоровых тарелок? Первое, второе, а на третье – компот…

Воронцов развернул серую бумагу. Так и есть: четыре добрых ломтя свойского хлеба с глазками запечённой картошки, шесть картофелин и горка крутого, как сыр, творога. Картофелины ещё тёплые, с сырыми отпотелыми друг от дружки боками.

– Во сколько добра теперь у нас! Прямо скатерть-самобранка! – восхитился Кудряшов и, прежде чем взять что-нибудь из свёртка, размашисто перекрестился, потом перекрестил еду и, подумав, обмахнул крестом и Воронцова. – Ешь, нехристь. Тут и делить нечего – всем хватит.

Кудряшов ел не торопясь, обстоятельно. Закончив трапезу, собрал повсюду крошки, закинул их в заросший щетиной рот и сказал:

– Ну что, курсант, куда теперь пойдём? В каком краю счастье попытаем? Куда кинемся?