Книга Черноводье - Валентин Решетько

– Пережил зиму! – ласково бубнил Жамов. – Тепла ждешь, чтоб в рост тронуться! Жди – немного теперь осталось!

Глаза у мужика отмякли, подобрели и вдруг снова наполнились горечью. Он крепко сжал пальцы, так что между ними грязными потеками выступила вода, размахнулся и далеко забросил комочек в поле. Молча повернулся и ссутулившись, точно на плечи ему давила неимоверная тяжесть, пошел, не оглядываясь, назад в деревню.

Глава 2

В сельсовете за столом сидел председатель Иван Андреевич Марченко, а напротив – Быстров. На краю стола лежала фетровая шляпа с залоснившимися полями. Рядом с ней – распухший портфель из коричневой кожи, в меру потертый, с двумя замками. Уполномоченный сидел на табуретке, немного отодвинувшись от стола. Его руки лежали на столе, и натянувшиеся рукава кителя оголили их почти до самых локтей. Пальцы нервно барабанили по столешнице. Марченко завороженно смотрел на эти ухватистые крепкие руки, покрытые густым золотистым волосом, на нервно стучавшие пальцы. За этим столом уже длительное время шел трудный разговор…

– Никто нам не позволит, Иван Андреевич, срывать запланированный показатель по коллективизации. Тебе же известно постановление райкома партии и райисполкома о всеобщей коллективизации района. Понимаешь, о всеобщей… На все сто процентов и никак не меньше!

– Показатели, оно, конечно, дело хорошее! – медленно, с расстановкой говорит Иван Марченко и, взглянув исподлобья на уполномоченного, спрашивает: – А ты, Алексей Кириллыч, не боишься, что в нашем районе вторая Муромка может получиться? Взбунтуются мужики!

– Ну-у, Иван Андреевич, волков бояться – в лес не ходить. Там мозги мы быстро вправили. Здесь тоже – если повторится – вправим!

– Вот я и говорю, без мужиков останемся, если так мозги вправлять будем.

– А ты не бойся, Иван Андреевич.

– Да я не боюсь, Алексей Кириллыч, но на веревке, как скотину, силой не потащишь. Много у меня с ними разговоров было. Грамотешки не хватает.

– Все?

– Все не все, а многие сомневаются.

– А ты, председатель, идешь на поводу у кулаков!

– Какие же они кулаки, – усмехнулся невесело Иван Андреевич. – Возьми моего шуряка, Жамова Лаврентия Васильевича, что он имеет? Три коровы да два коня… Правда, молотилку в прошлом годе купил – одноконку. Вот и все его богатства! – Председатель исподлобья смотрел на уполномоченного. – Цельные сутки этот кулак в поле да по хозяйству мотается.

– Партия нас учит, Иван Андреевич, – заговорил с напором молодой уполномоченный, – смотреть не на хозяйство крестьянское, а на дела. Вот и смотри, товарищ председатель, на дела: раз не идет в колхоз – значит, кулак или прихвостень кулацкий. Такие мешают вести трудовое крестьянство по светлой коммунистической дороге. У нас с ними разговор будет короткий, и нам с ними не по пути, – упивался собственным красноречием Быстров.

– Дак ить мужики… – начал неуверенно говорить председатель.

– Я еще раз повторяю, – перебил уполномоченный, – кто будет нам мешать – церемониться не будем. – Он подтянул к себе портфель, щелкнул замками и, порывшись в бумагах, достал листок. – Вот у меня разнарядка из района на раскулачивание трех семей.

– Трех семей?! – побледнел Иван Андреевич. – Это как же – хошь не хошь, три семьи вышли?

– А кто нам позволит нарушать утвержденное райисполкомом постановление? – вопросом на вопрос ответил Быстров. – Если ты такой смелый и можешь положить на стол партийный билет – нарушай. Я, извини, не такой смелый и рисковать партийным билетом не буду. Раз решила советская власть, не нам менять ее решения.

– Кого же мы вышлем? – беспомощно проговорил Иван Андреевич, держа в руках разнорядку.

– Ну-у, Иван Андреевич, – успокоил его Быстров, – была бы бумага, а найти кого выслать – найдем! Это уж нам с тобой решать совместно с активом и беднотой. А не сможешь – ОГПУ поможет! Самых злостных вышлем, другие сами побегут в колхоз, – уверенно говорил уполномоченный. – И еще хочу добавить, товарищ председатель, что при создании колхозного поля земли частников, попавшие в общее поле, будем изымать! Им дадим взамен на отшибе, – усмехнулся Быстров и добавил: – Если, конечно, такие найдутся. Но наша с тобой позиция в этом вопросе должна быть единой и твердой.

Марченко вспотел:

– Что же мы силком тащить будем, которые не идут? – растерянно спросил он и машинально посмотрел в окно.

По улице шел Лаврентий Жамов. Председатель потянулся к окну и постучал согнутым пальцем в раму. Лаврентий остановился и, увидев в окне Ивана, машущего рукой, удивленно посмотрел на председателя.

Тот продолжал энергично махать рукой.

Лаврентий пожал плечами и пошел на зов. Только сердце почему-то заныло от недоброго предчувствия.

– Вот давай его и спросим, почему он не идет в колхоз?! – повернулся Марченко к уполномоченному.

– Давай спросим!

– Здоровы были! – угрюмо проговорил вошедший Жамов, стаскивая с головы меховую шапку.

– Садись, Лаврентий Васильевич, поговорить надоть! – сказал Марченко и показал рукой на скамейку, стоящую вдоль стены.

– Ниче, не велик барин, постою. О чем говорить-то?

– Да есть о чем! Например, почему ты, красный партизан, не желаешь вступить в колхоз. А? Вот ты сам и обскажи товарищу уполномоченному из района.

Лаврентий поднял глаза на сидящего за столом человека. «Как поросенок – белобрысый», – отметил он про себя.

Быстров с интересом разглядывал вошедшего, его подбористую сильную фигуру.

Лаврентий тоже не сводил глаз, продолжая упорно смотреть в лицо уполномоченному, тот не выдержал и отвел взгляд. Жамов криво усмехнулся:

– А че мне с ем говорить. Не его землю обобчисляют, а мою.

Не ему скотину со двора вести, а мне. Не его зерно из амбара выгребают, а мое! Пусть он влезет в мою шкуру, тогда мы с ем поговорим.

– Ишь ты, как поворачиваешь! – зло вспыхнул уполномоченный. – Значит, тебя советская власть обижает, что хочет всех нас вывести на светлую дорогу.

– А мы, товарищ хороший, не бараны, чтобы нас вести. Промежду прочим… Мы не желаем…

– Говори за себя! – грубо перебил его уполномоченный. – А мы не желаем, чтобы ты, товарищ Жамов, и тебе подобные становились на пути советской власти.

Быстров встал с табуретки. На лице у него выступили красные пятна, особенно сильно они налились над светлыми бровями, точно у токующего весеннего петуха-тетерева. Размахивая пальцем перед лицом Лаврентия, он продолжал говорить:

– Советская власть не позволит вам, слышите, Жамов, не позволит стоять на ее пути. Во-о-т когда в вас заговорила кулацкая, частнособственническая сущность. И мы выбьем ее из вас, слышите!..

У Лаврентия от бешенства похолодело все внутри и затряслись губы: