Книга Гладиатор - Филипп Ванденберг

Словно прочитав его мысли, Лициска, опустив руку на плечо юноши, проговорила:

– Ты растерян, я вижу. Я почти уверена, что ты никогда еще не вводил женщину в спальню, не видел, как она снимает с себя тунику, а затем и нижнее белье.

– Клянусь богами, это так, – перебил ее Вителлий.

– Тут нечего бояться, – успокаивающе проговорила Лициска. – Это же самая естественная вещь на свете.

– Да, госпожа, – ответил Вителлий. И тут же добавил: – Лициска.

– Если хочешь, красавец бонониец, сегодня ночью я сделаю тебя мужчиной.

Эти слова прозвучали для Вителлия дробью барабана глашатая, возвещающего на рыночной площади о присоединении к Риму новой провинции. Жадно глядя на молочно-белую грудь, он видел в своем воображении фантастические картины, так часто в последние годы лишавшие его сна. Лициска отодвинула занавеску паланкина, мечтательно вглядываясь в сумерки. Мимо них проплывали роскошные сады и парки: украшенные плющом искусственные гроты словно приглашали к ночным забавам, погруженные в тишину дорожки окаймлены были шпалерами роз, темными кипарисами и пиниями, светло-серебристыми оливковыми деревьями и олеандрами. Лициска начала вполголоса декламировать стих Горация:

Как быстро молодость от нас уходит, друг,Уносит силу, красоту… И вдругМорщины ждут нас, седина и тотСон смертный, что покой навек нам принесет.

Внимание Вителлия привлекло огромное здание, стоявшее по правую сторону от дороги. Оно имело форму круга не менее ста метров диаметром. Перед входом стрелами рвались к небу высокие кипарисы, а вершина постройки была увенчана сверкающей позолотой фигурой.

– Это мавзолей божественного Августа, – объяснила Лициска и, взглянув на потрясенного Вителлия, продолжала: – Напротив входа расположена урна с прахом божественного. В этом же здании покоятся Гай и Люций, племянники Августа, Ливия, его жена, Октавия, его сестра, бесстрашные Друз и Германик, императоры Тиберий и Калигула. – После задумчивой паузы она добавила: – Когда-нибудь там упокоится и пепел Клавдия.

– Да пребудет с ним милость богов, – сказал Вителлий.

– Ты приверженец императора? – поинтересовалась Лициска.

– Он наш властелин.

– Ему пятьдесят восемь лет, и у него изо рта текут слюни, как у дряхлого старца.

– В Бононии рассказывают, – осторожно заговорил Вителлий, – что император не вполне уже владеет рассудком и что управление государством находится в руках его вольноотпущенников Нарцисса, Каллиста и Палласа, но прежде всего его жены Мессалины…

– А что говорят о Мессалине? – пожелала знать Лициска.

– Судя по всему, она так же прекрасна, как и страшна. Говорят, что она одновременно и самая любимая, и самая ненавидимая женщина Рима.

Вителлий заметил огонек, вспыхнувший в глазах Лициски. Наивный, как любой семнадцатилетний провинциал, он, почувствовав интерес Лициски, окончательно распустил язык.

– Говорят, она лишила покоя больше людей, чем мы потеряли, завоевывая Британию и Мавританию. – Вителлий засмеялся. – И еще говорят, что вся пожарная стража Рима, все семь тысяч человек вместе с Кальпурнием, их командиром, горой стоят за нее.

– Продолжай, – проговорила Лициска. – Расскажи, что еще говорят о Мессалине в Бононии.

– Ну, до моих ушей доходило не так уж много. Я слыхал только то, что рассказывали женщины, приходившие в мастерскую со своими кастрюлями и котелками. Хотя погоди… Они рассказывали еще о смертельной вражде, которую питают друг к другу Мессалина и Агриппина. По слухам, Агриппина хотела бы подчинить своему влиянию императора и, может быть, даже стать его женой, устранив Мессалину. Правда, она его племянница, но они последние прямые потомки Юлия, а у Агриппины есть сын…

– Замолчи! – прервала юношу Лициска. – Народ слишком много говорит о тех вещах, которые ему и знать-то не следовало бы.

Движение на улицах становилось все оживленнее, однако ясно было, что скоро уже темнота положит ему конец. Ворота общественных и частных парков были по случаю флоралий украшены цветами и зелеными ветками. Цветочные ковры, изображавшие мифологические сцены, давали людям повод для восхищения или критики. На Часах Августа, гигантской, единственной в своем роде по размерам клепсидре, уже загорелись факелы. Даже по ночам каждый римлянин должен был иметь возможность следить за ходом времени. По левую сторону от дороги видны были Термы Агриппы, зятя божественного Августа. Чтобы снабжать водой эти купальни, выстроен был водопровод длиною в двадцать два километра, вдоль гигантских акведуков которого Вителлий шел последний отрезок своего пути в Рим.

– Дорогу носилкам божественной владычицы! – услышал Вителлий возглас одного из рабов, несших паланкин. Вителлий взглянул на Лициску, успокаивающе улыбнувшуюся в ответ.

– Рабы тоже любят иногда пошутить, тем более что это помогает им прокладывать себе путь.

Лициска задернула синие бархатные занавески, защищая себя и своего гостя от любопытных взглядов. Лишь посередине она оставила узкую щель, позволявшую наблюдать за сутолокой улиц великого города. На Форуме Юлия звуки цимбал и арф смешивались со все нараставшим гомоном толпы. Стоявшая напротив базилика Эмилия, старейший торговый и судебный центр Рима, была переполнена людьми, пришедшими сюда со своими узелками, чтобы на время флоралий получить бесплатную крышу над головой. Темно-красный мрамор отлично сберегал жар, накопленный за день. Внимание Вителлия привлекли сотни беломраморных статуй, установленных здесь, чтобы почтить память выдающихся государственных мужей Рима.

Рабы, несшие паланкин, с трудом продвигались к Форуму, где в чаду жаровен и потрескивающих факелов кипела жизнь, которая во всем мире принесла Риму прозвище «Второй Вавилон». Более чем сто лет назад божественный Цезарь отправил сюда сражаться друг с другом триста двадцать пар гладиаторов. И уже девяносто лет миновало с тех дней, когда Цезарь после своего знаменитого послания сенату, состоявшего всего из трех слов «Veni, vidi, vici» (то есть «Пришел, увидел, победил»), устроил здесь длившийся много дней пир для двадцати тысяч гостей. С тех пор изо дня в день здесь собирались бездельники и бродяги, любители поболтать, изнывающие от скуки, нищие и ростовщики, игроки и публичные девки, смешиваясь с почтенными сенаторами, знаменитыми ораторами, банкирами и судьями, маклерами и весталками.

У базилики Юлия, где время от времени сто восемьдесят судей рассматривали самые громкие дела Рима, рабам с трудом удавалось проталкиваться сквозь толпу, так что паланкин продвигался черепашьим шагом. Неожиданно появившаяся снаружи рука скользнула под занавеску, коснулась тела Лициски и начала старательно ощупывать его. Лициска не только не препятствовала этому, но, кажется, даже получала удовольствие. Когда пальцы незнакомца коснулись ее пышной груди, снаружи прозвучал хрипловатый голос, произнесший «Лициска!», и занавеска рывком отодвинулась.

– Сульпиций Руфус! – радостно воскликнула Лициска. – Я так и знала. Подобная хватка может быть только у гладиатора.