Книга Система пожаротушения - Петр Романенко

У всякого события есть две стороны – хорошая и плохая. Уничтожая фашистов, он делал хорошее дело. Но в то же время он создавал проблемы жителям. Пока немцам не докучали, они вели себя спокойно. После поджога склада и убийства немцев начались аресты и расстрелы. Расстреляли Семёна, расстреляли двух девушек, правда, из соседнего села, заподозрив их в связях с партизанами. Застрелили бабку Исачиху. Бабка Исачиха, я считаю, сама нарвалась.

Баба Дуня сильно затосковала, когда забрали корову во второй раз, будто бы лишилась близкого родственника. Она каждый день подходила к загону и смотрела на свою Зорьку. В этот день ей стало совсем невмоготу, она решила пойти на свидание с Зорькой и отнести ей передачу – охапку свежего сена. Бабка пришла к загону, позвала корову. Она подошла. Исачиха стала её гладить, кормить травой и, когда полицейский куда-то отлучился, она взяла корову и повела домой. Немцы увидели её, когда бабка с коровой отошла на приличное расстояние. «Хальт! – крикнул немец. – Стой»! – пояснил он на ломаном русском языке. Бабка Исачиха или не слышала, или решила – всё равно пропадать, если немцы не убьют, так с голоду умрёшь без коровы. Она продолжала идти. Немец выстрелил – попал, бабка Исачиха упала – скончалась на месте.

Немцы вообще планировали какую-то карательную акцию против жителей посёлка. Об этом узнал староста Борисенко. Он и оповестил односельчан. Было решено тайно ночью уйти всем в лес. Лес с незапамятных времён был в наших краях лучшим другом и защитником для жителей. Он прятал беззащитных людей от захватчиков, беглых – от преследователей, жертв – от палачей. Удивительно, как мог Борисенко, помогая жителям, не вызывать подозрения у немцев – Штирлиц какой-то.

– Ну и как же вы жили там в лесу?

– Жили в постоянном страхе. Большой удачей было то, что почти всем удалось увести с собой коров. Разговаривали шёпотом, а если у кого замычит корова, готовы были его съесть. Ушли подальше в лес, боялись, как бы немцы не обнаружили. А немцы в лесу не появлялись; наверное, боялись партизан – где-то в окрестностях Куркович базировался партизанский отряд; а, скорее всего, им было не до нас – дела на фронте шли неважно, после Курска наши наступали.

И вот пришли наши. Этот день мне очень хорошо запомнился. Это была разведка, пять человек. Не передать, сколько было радости и ликования, бабы плакали навзрыд от счастья. Разведчики расспросили, есть ли в деревне немцы, успокоили нас, сказали, что скоро немцев прогонят. Мы, осмелев, выдвинулись поближе к деревне. Выглядывая из кустов, мы видели, как немцы, торопясь, уходили из деревни. Видели, как солдат с пылающим факелом подходил к каждой избе и поджигал её. Деревянные избы с соломенными крышами вспыхивали мгновенно и превращались в огромные факелы. Мы с тупым оцепенением смотрели на это зрелище. Эмоций не было, никто не рыдал, не бился в истерике. Бабы смотрели и просто констатировали:

– Вон Галина хата горит, а вон Анисьина, сама загорелась – близко стоит, вон пошёл к Дусиной. А школу не поджигают.

Когда немцы ушли, мы вышли из леса, пришли в деревню. Теперь бабы заголосили, увидев одни пепелища. Ни один дом не уцелел.

– Ну и как же вы потом жили?

– Ужасно. Было очень трудно. Моя мать вышла из леса с четырьмя детьми и двумя стариками. Слава богу, корова уцелела. С нами была ещё тётка с тремя детьми. Как жить, что делать? Погоревали, потужили, но надо же что-то делать, пока лето. Решили выкопать землянку. Выкопали, кое-как утеплили – перезимовали. Одиннадцать человек в землянке.

– А дальше как, в землянке жили?

– А дальше все начали строить себе жильё, да и колхоз восстанавливать. Видал фильм «Председатель»?

– Видал.

– Так вот там всё правильно показано. Пахали на коровах, а точнее – на бабах. Корова в хозяйстве – главная кормилица, без неё выжить очень трудно, поэтому её берегли как зеницу ока. Хозяйка впрягалась в плуг вместе с коровой и помогала ей тянуть лямку, прилагая подчас больше усилий, чем корова.

Потихоньку стали возвращаться мужики с войны: израненные, искалеченные физически и душевно. Душевные раны они заливали самогоном. И до сих пор деревня и радости, и беды, и вообще всю жизнь заливает самогоном. Бог нас проклял, что ли?

– Питались вы хоть чем?

– С питанием к весне приходилось совсем туго – за зиму скудные запасы, сделанные летом, заканчивались. Заканчивались и корма у скота. Приходилось раскрывать соломенные крыши домов, которые уже кое-как построили, рубить солому, чем-нибудь её сдабривать и кормить коров. Какое молоко можно было ожидать от коровы при таком корме? Весной становилось немного легче. На подножный корм переходили и люди, и животные.

– Какой же подножный корм был у людей?

– На лугах появлялись щавель, молодая крапива, лебеда, в лесу сныть, липовые почки, молодые берёзовые серёжки, ещё какое-то растение, из серёжек которого пекли оладьи. Оладьи получались очень невкусные, трава рассыпалась во рту, проглотить её было трудно. Лучшие оладьи были из гнилой картошки. Весной, когда сходил снег, и поля высыхали, мы шли на картофельное поле и собирали прошлогоднюю картошку – высохшие темные комочки, которые рассыпались в руках. Оладьи получались некрасивые, чёрные, но съедобные.

– Дед, а откуда у тебя эта странная привычка: когда ты покушаешь, то сметаешь в ладонь хлебные крошки и отправляешь их в рот?

– К хлебу у нас было отношение святое – это был главный продукт. Без хлеба ничего не ели – разве что только оладьи или блины. Как можно пить молоко или есть мясо без хлеба? Без хлеба разве наешься? Это ж сколько молока или мяса надо было извести? Такую роскошь мы позволить себе не могли. Сейчас я уже наелся, но ощущение голода всегда присутствует в подсознании. Я и сейчас ем не картошку или суп с хлебом, а хлеб с картошкой. А ещё был приусадебный участок, на котором выращивали всё – картошку, рожь, просо, гречиху, лён, коноплю и другие культуры.

– Я понимаю, картошка, рожь – для еды, а зачем же вам нужны были лён и конопля, курили?

– Курили табак, который тоже выращивали, а лён был нужен для того, чтобы ткать холсты и шить себе одежду. Коноплю тоже вымачивали, высушивали, мяли, и получалась пенька, из которой вили верёвки. Всё это, конечно, делалось вручную, примитивно.

– Средневековье какое-то. А как делали обувь?

– Был скот – свиньи, бычки, овцы. Выделывать шкуры мы умели. Бродячие мастера, сапожники шили сапоги, овчинные полушубки, из овечьей шерсти валяли валенки. Летом ходили босиком. Но основной обувью были лапти. Ты видел лапти?

– Видел на картинке.

– А я и сейчас могу сплести лапти, до сих пор не забыл. Самая удобная обувь, мне кажется. Сапоги у нас в семье были одни на всех. В лаптях ходили, в основном, зимой, в сухую погоду поздней осенью и летом в лес – было много змей. В школу в 1945 году я пошёл в лаптях.

Было тяжело, да ещё и государство буквально душило деревню. Я понимаю – надо было восстанавливать промышленность, но и сельское хозяйство надо было восстанавливать. Однако деревню просто разоряли. Каждое крестьянское хозяйство должно было сдавать государству мясо, молоко, яйца, шерсть, свиные и коровьи кожи, овчины. Кроме того, платить налог. Налог надо было платить за каждую яблоню, за каждую грушу, то есть, за каждое плодовое дерево. Был налог на холостяков – молодые люди, не имеющие детей, платили за это налог. Были ещё другие выплаты – страховка, какая-то контрактация, облигации и ещё что-то, я в этом не разбирался.