Книга Классы наций. Феминистская критика нациостроительства - Елена Гапова

Интерсекциональный анализ, т. е. рассмотрение нескольких стратификационных категорий – в данном случае гендера, национализма и классообразования – в их пересечении, позволяет далее раздвинуть диапазон обсуждения. Возможно предположить, что «на низовом уровне» национализм становится инструментом традиционной мужественности (у «хоругвеносцев», «ночных волков», «казаков», членов некоторых групп, ставших видимыми в период событий в Украине, а также разнообразных «советов старейшин»): он используется теми мужскими когортами, которые оказались неуспешны в результате постсоветского экономического передела и стремятся обрести статус посредством «мужественных» практик, в том числе контроля над «своими» женщинами. Женское поведение становится символом национальной чести и подвергается контролю со стороны «национальных» мужчин (и часто старших женщин); демонстрация контроля над «своими женщинами» является «доказательством» мужественности, особенно среди мужчин «побежденных», колонизированных, постколониальных наций[14].

В таком случае ответ на вопрос, почему молодые женщины могут добровольно принимать имидж, требующий жесткой самодисциплины и часто ограничивающий возможности социального участия, может быть более сложен, чем тот, который часто дается социальными комментаторами. «Обращенные» (хоть в национальную, хоть в патриотическую веру) либо осуждаются как отсталые и «зомбированные», либо, наоборот, поддерживаются как свободные субъекты, имеющие право на выбор и осуществившие его[15]. Чтобы понять, какой рациональностью могут руководствоваться акторы в данном случае, необходимо выяснить, какие иные возможности получения престижного социального статуса у них существуют (и существуют ли), с какими рисками они связаны и какие «капиталы» нужны для их реализации. Возможно предположить, что принятие женщинами самоограничивающих практик, отказ от участия в «капиталистическом соревновании» дает им возможность «стать на пьедестал», т. е. получить ограниченную (символическую) власть, на которую они не могут претендовать иным образом, будучи «отстраненными» от участия в получении самостоятельных ресурсов в рамках постсоветского классообразования. Следование изобретенной «национальной традиции» является частью «антиколониального» проекта, в рамках которого женщины получают статус, но только если работают на продвижение и закрепление традиции. Поэтому дальнейшие размышления могут привести к вопрошанию в отношении новых классифицирующих оснований и конструирования «я», к критической рефлексии как относительно либерального субъекта, так и декартовой рациональности, постановки проблем языка, идентичности и т. д. Перенеся эти размышления в плоскость настоящего момента, можно задаться вопросом о том, почему в период российско-украинских событий не появилось (или появилось так мало) «деконструирующих» феминистских текстов.

«Одомашнивание» женщин (возвращение их в домашнюю сферу, с одной стороны, и сексуализация и сексуальная эксплуатация – с другой) может происходить и вне национальных проектов и быть связано с формированием, в рамках классообразования, буржуазной модели семьи и делегированием работы по уходу и заботе в частную сферу, т. е. трансформацией социального государства. Понятие «класса» изначально связывалось с экономическим неравенством, однако современная классовая теория включает и социальное разделение, обладание привилегиями, доминирование и исключение, основанные на неэкономических капиталах. Как организующий концепт, включающий широкий круг феноменов, связанных с неравенством и дифференциацией, классовое разделение может осуществляться посредством культуры, стиля жизни и вкуса. Глобальный капитализм переопределяет граждан как потребителей (демонстрирующих различные габитусы и стили жизни), что важно для понимания некоторых черт постсоветского феминизма. Этот феномен становится все более видимым: «гендер» и феминизм обсуждают в социальных сетях, о них пишут глянцевые журналы, «публичные интеллектуалы» и медиафигуры предлагают (часто основанные на собственных «соображениях» относительно устройства общества) интерпретации гендерных отношений[16]; аборт и гомосексуальность обсуждаются в парламентах, а на первомайские демонстрации наряду с представителями других угнетенных выходят феминистские группы. Все это является свидетельством важного социального сдвига, в рамках которого можно говорить о феминистском активизме как «новом социальном движении».

Этим социологическим термином принято обозначать коллективные движения, возникшие в результате структурных и культурных трансформаций развитых капиталистических обществ в 1970-х годах; они сосредотачивались на молодежных, экологических, женских, этнических и других «неэкономических» проблемах. Целью новых женских движений становится артикуляция различия, получение признания «инаковости», вызов культурным кодам и общему символическому порядку[17]. Феминистская повестка дня, связанная с переходом, если пользоваться терминами Нэнси Фрейзер, от борьбы за «распределение» (характерной для эпохи промышленного капитализма) к борьбе за «признание»[18] (некоторой идентичности, отличия, достоинства), часто оказывалась на постсоветском пространстве проблемной и непопулярной. Она сосредотачивалась на другом типе различия, поэтому в обществе, где происходило классообразование, ее цели могут видеться как «буржуазные», связанные с потреблением и стилем жизни, т. е. уводящие в сторону от проблем распределения ресурсов. Вместе с тем, очевидно, именно появление «среднего класса» и нового типа субъектности сделали возможным возникновение дискуссий и борьбы за женскую человеческую автономию.

***

Тексты этого сборника являются результатом описанных размышлений, поисков и эволюции авторской позиции. Всегда благодарна моим многолетним интеллектуальным спутницам, коллегам и собеседникам, с которыми мы придумывали и делали Центр гендерных исследований Европейского гуманитарного университета в Минске: Альмире Усмановой, Ирине и Владимиру Александровичу Дунаевым, Евгении Ивановой, Александру Першаю, Наталье Кулинке, Снежане Рогач. А также тем, кто пришли и остались: Надежде Гусаковской, Лине Казаковой, Елене Минчене, Ольге Сасункевич, Анне Шадриной, Татьяне Бембель. И, конечно, Сергею Ушакину за интеллектуальное и человеческое участие.