Книга Соломон Крид. Искупление - Саймон Тойн

Телефон пискнул. Пришел ответ: «Ничего. Сейчас ухожу».

Черт подери! Сегодня все вразнос. Хоть бы что хорошее.

Морган схватил шляпу и открыл дверцу, впуская рев огня и пустынный зной. Бледный незнакомец развернулся и побежал.

4

Я гляжу в огонь и чувствую, как он глядит в меня. Но так не должно быть. Я уверен. Ветер воет, ревет, вихрится вокруг, словно мир корчится от боли.

Первая машина встала рядом с огнем, люди побежали к нему, вытягивая из машинного чрева шланг, словно кишки из животного, приносимого в жертву богу огня. Люди кажутся такими крохотными, а пламя – огромным. Ветер раздувает его, оно с ревом катится вперед, к людям. Ко мне. Во мне вспыхивает страх, я поворачиваюсь, чтобы бежать, и нос к носу сталкиваюсь с женщиной в темно-синей форме. В глазах – сочувствие.

– Сэр, с вами все в порядке? – спрашивает она.

Я хочу обнять ее и хочу, чтобы она обняла меня, но страх перед огнем и желание убежать от него слишком велики. Я уклоняюсь и бегу дальше – прямо в человека в точно такой же синей форме. Он хватает меня за руку, я пытаюсь вырваться, но не могу. Он очень силен, и это удивительно: я не привык считать себя слабым.

– Мне нужно отсюда уйти, – говорю я тихим, незнакомым мне самому голосом и оглядываюсь на огонь.

Ветер подгоняет его все ближе.

– Сэр, вы теперь в безопасности, – говорит мужчина с профессиональным спокойствием, отчего я тревожусь еще больше.

Как он может знать, что я в безопасности? Откуда ему это знать?

Я смотрю за его плечо, на город и дорожный знак перед ним, но вид загораживает припаркованная «скорая», и это тоже тревожно.

– Мне нужно уйти, – повторяю я, выдергивая руку и надеясь, что он поймет. – Думаю, этот огонь из-за меня.

Мужчина кивает, будто понимая, но я вижу, что ко мне уже тянется другая его рука. Хватаю ее, одновременно подсекая его ногу и поворачиваясь. Мужчина падает. Бросок для меня естествен, как дыхание, и безукоризнен, будто отрепетированное танцевальное па. Кажется, мышцы его выполнили сами. Я гляжу на ошарашенное лицо мужчины, читаю имя на его значке и говорю: «Простите, Лоуренс». Затем разворачиваюсь, чтобы бежать к городу, прочь от пожара, успеваю сделать шаг, но рука мужчины хватает мою ногу, сильные пальцы стальным кольцом отхватывают щиколотку.

Я едва не падаю, но удерживаюсь. Поднимаю ногу. Я не хочу бить этого Лоуренса, но ударю, если не удастся освободиться. От мысли, что моя твердая пятка врезается в нос, рвет кожу, выплескивает кровь, по телу словно бежит теплый ветер. Приятное чувство, но оно тревожит еще сильнее, чем знакомство с запахом смерти. Я пытаюсь сконцентрироваться на другом, подавить рефлекс, не дать ноге ударить, и в этот момент что-то большое и твердое врезается в меня, вырвав мою ногу из хватки.

Я падаю. Сильно ударяюсь головой об асфальт, и перед глазами вдруг становится бело. Ярость вспыхивает во мне. Я пытаюсь вырваться. На щеке – чье-то горячее дыхание: запах кислого кофе, гниль начинающегося кариеса. Повернув голову, вижу лицо придавившего меня полисмена.

– Полегче, – советует он, налегая всем весом, – мы всего лишь пытаемся помочь.

Но это неправда. Если бы хотели помочь, то отпустили бы.

Некая отстраненная часть моего сознания отмечает: я могу зубами изуродовать щеку или нос, грызть с такой свирепостью, что полицейский захочет избавиться от меня сильнее, чем я от него. Эта мысль одновременно ужасает, интригует и восхищает – ведь я и в самом деле могу высвободиться! Но что-то неосознаваемое, но важное удерживает.

В меня вцепляются новые руки, крепко прижимают к асфальту. В предплечье словно жалит большое насекомое. Женщина-медик сидит рядом на корточках и смотрит на воткнутый шприц.

– Нечестная игра, – пытаюсь выговорить я, но к последним слогам язык безнадежно заплетается.

Мир вокруг течет, и тело обмякает. Чья-то рука осторожно и бережно поддерживает мою голову. Я пытаюсь бороться с сонливостью, заставляю глаза оставаться открытыми. Вдалеке город, обрамленный дорогами и небом. Я хочу сказать им всем, что нужно торопиться, ведь огонь приближается, нужно спасаться, но язык не слушается. Поле зрения сужается, по краям – чернота, а в центре – уменьшающийся светлый круг, будто я падаю спиной вниз в глубокий колодец. Теперь я могу видеть за «скорой» указатель на въезде в город. С этого расстояния слова уже различимы, и я успеваю прочесть, прежде чем мои веки опустятся и мир зальет чернота:

Добро пожаловать

в ИСКУПЛЕНИЕ

5

Прислонившись к джипу, Малкэй смотрел на неровный ряд крыльев за оградой из сетки-рабицы. Малкэй видел Б-52 вьетнамских времен с тремя десятками отметок о боевых вылетах на фюзеляже; какой-то бомбардировщик Второй мировой; тяжелый, напоминавший кита транспортник; эскадрилью остроносых смертоносных реактивных истребителей с метками разных стран, включая «МиГ» с советской звездой на крыле и двумя меньшими под кокпитом, обозначавшими сбитых врагов.

За парадом военных самолетов в самое сердце кальдеры тянулась взлетная полоса. Над ней дрожал и корчился от жара воздух. К северу над чем-то мертвым либо умирающим кружились стервятники. Кроме них, в небе не было абсолютно ничего – ни облачка, хотя Малкэй недавно слышал гром. Да, тут бы не помешало малость дождя. Видит Бог, тут он по-настоящему нужен.

Малкэй глянул на часы.

Клиенты опаздывают.

Он пота чесалась голова, капли сочились меж волос, стекали по спине. Накопившийся за день пустынный зной давил тело. Малкэй стоял, прислонившись к большому серебристому «чироки» с тонированными стеклами, прохладными кожаными сиденьями и забойным кондиционером, выдающим прохладный свежий воздух ровно шестидесяти пяти градусов по Фаренгейту. Кондиционер работал вовсю. Его жужжание различалось даже на фоне рокочущего на холостом ходу мотора.

Но все равно лучше уж стоять снаружи, на жаре, чем сидеть в салоне с двумя кретинами, которых нужно ублажать, охранять и слушать.

– Эй, парень, как думаешь, сколько наци уложила вон та птичка?

– А сколько вьетнамских детишек сожгла вон та?

Такие вот глубокомысленные вопросы. Кретинам отчего-то взбрело в голову, что Малкэй – бывший военный. По логике их затуманенных, выжженных дурью мозгов, военное прошлое делало Малкэя специалистом по всем войнам мира и всему его оружию. Малкэй несколько раз говорил кретинам, что никогда не служил ни в одном виде вооруженных сил и потому знает о самолетах не больше кретинов, но те не отставали с идиотскими вопросами и фантазиями насчет убитых.

Малкэй снова посмотрел на часы.

Когда груз прибудет на место, можно будет уехать, принять долгий холодный душ и смыть впечатления дня. Рядом зажужжало. Открылось окно, и наружу хлынул восхитительно холодный воздух.