Книга Солнце светит не всем - Анна и Сергей Литвиновы

Не единожды потом Игорь испытает упоение победой – но тот первый раз запомнится навсегда.

И теперь, в пять часов вечера, выпив крепчайшего кофе и стоя под ледяным душем в своей квартире в Строгино, Игорь думал только об игре.

Завтра предстояла партия, по сравнению с которой все прежние игры покажутся ему пресными…

Дима

Сделать сенсацию – такая была у Димы мечта.

Дима начал мечтать об этом еще в пятнадцать лет, когда первую его заметку опубликовала «Комсомолка».

Глупая мечта сопровождала его все годы обучения на факультете журналистики. И все три года работы в штате большой газеты. Со временем она не потускнела. Дима стал лишь отдавать себе отчет, как трудно будет осуществить ее. Раньше, при социализме, годами ничего не происходило. Василий Михайлович Песков находил затерявшихся в тайге староверов – и это было бомбой. Готова даже не статья, а сериал. Вся страна читает. Вырезают. Клеят в альбомы…

А начало гласности? Жаль, Дима тогда еще учился в школе. Все только и говорили о том, что там еще новенького напечатали «Огонек» или «Смена». Сталинизм! Эротика! Хиппи! Откровения анонимного бюрократа!

А сейчас – чем удивишь обывателя? Коррупцией? Проститутками? «Голубыми»? Экстрасенсами? Да сейчас плюнь на улице – попадешь в экстрасенса или проститутку. О коррупционере и говорить нечего.

Для себя Дима, впрочем, составил список тем, которые могут удивить читателя. И тем самым прославить его самого.

Это были, во-первых, сексуальные откровения о жизни политиков. А что? Наша, родная, Моника Левински обвиняет Президента в сексуальных домогательствах. Да, это был бы гвоздь! Вот только захочет ли раскрывать рот доморощенная Моника Левински? Все наши потенциальные Левински – официантки или поварихи на правительственных дачах – носят погоны не менее лейтенантских и связаны подпиской о неразглашении.

Могли удивить читателей инопланетяне. Не какие-нибудь дурацкие «загадочные круги на кукурузном поле», а живые, реальные инопланетяне, у которых он, Дима, берет интервью. Нужны инопланетяне, которых можно сфотографировать и пощупать… Вот это была бы мировая – в смысле всемирная – сенсация.

Мог бы потрясти аудиторию человек, который читает мысли и двигает предметы. Не какой-нибудь там Дэвид Копперфилд. Не фокусы-покусы с многотонной аппаратурой. Нет – вот простой, допустим, рабочий из Ульяновска. Вышел подбоченясь на Красную площадь. Раз – и перенес Мавзолей. Два – на том месте стоит храм Василия Блаженного. Все! Копперфилд отдыхает. Плачется в плечико Клавы Шиффер…

А все эти чудеса снимает Дима Полуянов. Обо всем пишет Дима Полуянов. У него – эксклюзивные права. Он – всем известен.

Дима был не настолько наивен, чтобы делиться с кем-то (тем более в редакции) своими мечтами или всерьез верить, что они осуществятся. Но надежда у него была. Маленькая, но была. В конце концов, ему пока только двадцать пять – вся жизнь впереди! Разденься и жди!

Дима отнюдь не был наивным мечтательным дурачком. Он был нормальным современным молодым человеком. Он любил после работы (да и во время нее!) пропустить рюмку-другую коньяку – был бы повод! Ему нравилось смущать практиканток с журфака наглым взглядом и циническими разговорами. Он имел связь с женщиной на девять лет старше его. Наконец, Дима прекрасно знал, что многие статьи в его газете (равно как и в других) появляются не в результате свободного журналистского поиска, а оттого, что так кому-нибудь нужно. Больше того, ему самому не раз предлагали деньги за публикацию того или иного нужного материала. Но таким просителям Дима вежливо, но твердо отказывал. Может быть, дело было в цене. Сто тысяч долларов ему пока не предлагали, а десять штук «зеленых» (максимальная цена, на которую его уламывали) – слишком дешево, считал Дима, за его бессмертную душу.

Лучше быть бедным, но гордым, чем… столь же бедным, но сломленным. Много ему не требуется. У него есть крыша над головой, кусок хлеба с маслом, любовь женщины бальзаковского возраста. И пока где-то на свете вызревает для него гранд-сенсация, сенсация-супер, он будет делать сенсации маленькие.

Вот и сегодня вызвал его главный редактор: «Собирайся, утром летишь. Триста строк репортажа – парашютисты прыгают на Северный полюс».

– Я с ними тоже прыгаю?

– А кто у нас всем бабам мозги заморочил – сколько у него прыжков да сколько раз его парашют не раскрывался? Трепался по коридорам? Трепался! Вот теперь-то за базар и ответишь! Так, что ли, нынче говорят?

– Истинно так! – радостно закричал Дима. – Где прикажете выписать подъемные, полетные и опускные?

– В бухгалтерии получишь. Лети отсюда!

За 160 лет до описываемых событий

Милостивая государыня Анна Николаевна!

Шкатулку сию приказал я доставить Вам сразу после моей кончины, посему читаете Вы эти строки в те минуты, когда мои бренные останки уже покоятся в земле. Подернулись ли слезою Ваши глаза, столь прекрасные, сколь, по отношению ко мне, и хладные? Остались ли Вы равнодушны при известии о моей кончине так же, как были Вам равнодушны все условия моей жизни? Мне не дано об этом узнать… Однако к делу.

В шкатулке сей Вы отыщете камень настолько прекрасный, насколько несчастливый – и столь же драгоценный, сколь и бесполезный. Ни единая душа в подлунном мире не ведает, кажется, об его существовании. Он принадлежал несчастному Его Императорскому Величеству Павлу Петровичу и был получен покойным отцом моим при обстоятельствах весьма трагических. Отец мой передал его мне перед собственною кончиною, наказав хранить бережно, потаенно и ни единой живой душе не сказывать о его существовании.

Земной мой путь близится к завершению. Ни единого близкого человека, кроме единственно Вас, милостивая Анна Николаевна, у меня нет. Было бы дерзостию неслыханной ставить Вам условия хранения сего драгоценного предмета, Вы вольны делать с ним все, что душе Вашей угодно будет – да только думаю я, что из уважения к памяти если не моей, так отца моего, Вы вспомните, милостивая государыня Анна Николаевна, об его завете. Примите сей дар как знак того, что одна Вы были и остаетесь свет моей жизни. Если бы знали Вы, милостивая Анна Николаевна, с каким наслаждением пал бы я к Вашим ногам, дабы обнять Ваши колена, изливаясь в бесполезных чувствах!… Простите мне мою дерзость, ибо Вам известно, как любил я Вас при жизни – точно так же буду любить и за гробовою доскою, и, быть может, любовь моя оградит Вас от многих печалей.

Ухожу смиренный перед Богом, людьми и Вами, бесценная Анна Николаевна.

Истинно преданный Вам до гроба

Иван Бологовский.

Рим, 7 января 1838 года.

* * *

Аэродром Колосово прекрасно вписался в капитализм. Когда-то, в советские времена, здесь готовили будущих десантников и спортсменов-парашютистов. Аэродром финансировался государством и существовал вполне безбедно. Когда наступила перестройка, начальник аэроклуба, как и все жуки-начальники, сориентировался быстро. Денег «сверху» больше не дают? Будем брать их со спортсменов! И парашютные прыжки стали платными. Спортсмены зароптали, начав разбегаться – лишних денег у них не было, да и сама идея – платить за то, что столько лет было бесплатным, – казалась кощунственной. Начальник никого не удерживал. Он принялся приглашать на аэродром иностранцев. Те были только рады. Платить за прыжок по семь долларов – у них на родине это стоило не меньше двадцати пяти баксов.