Книга Серебряный каньон - Луис Ламур

— Я ожидал, что вы примете — не одно, так другое.

— Я играю только своими картами, — отозвался я. — А мои револьверы не сдаются внаем.

Глава 2

Миссис О'Хара принесла мне обед, и я принялся уничтожать его, предоставив остальным ждать и раздумывать. И я не мог не понимать, о чем они размышляют: я был бродягой, кочующим из города в город.

Раньше это не имело для меня ни малейшего значения. Но теперь — теперь все внезапно изменилось. И причиной этой перемены явилась зеленоглазая девушка с волосами цвета воронова крыла. Именно эту, сидевшую сейчас напротив девушку, я искал всю жизнь; однако то, что я хотел бы ей предложить, не купишь на заработок стрелка.

Обед был хорош, и я отдал ему должное. Сотрапезники мои уже пили кофе, и я, свернув самокрутку, последовал их примеру.

Куда мне отсюда направиться? Вообще — каким образом странник сходит с тропы и становится оседлым? У этой девушки, без сомнения, имелся хороший дом, и я должен был предложить ей не хуже.

— Из-за чего начинается война? — спросил я наконец.

— А из-за чего начинаются все войны? Овцы или скот, трава или вода… В данном случае как раз вода. К востоку отсюда лежит длинная долина, ее называют Тополевой промоиной. С востока открывается каньон Ту-Бар, по дну которого течет ручей; вода в нем есть круглый год — достаточно воды, чтобы оросить луга и напоить тысячи голов скота. В ней нуждается Макларен, ею же хочет завладеть Пиндер.

— А кто владеет водой сейчас?

— Человек по имени Болл. По характеру он не боец, а денег на наемников у него нет. Макларена он ненавидит, а с Пиндером не хочет иметь дела.

— И находится между молотом и наковальней.

Поставив чашку на стол, Чепин достал табак и трубку.

— В городе ставят два к одному, что Боллу не продержаться и месяца, и один к одному, что его убьют через десять дней.

Вот, значит, как обстояло дело: два скотоводческих ранчо жаждали воды, которая принадлежала третьему. Два больших ранчо, стремившихся разрастись еще больше, — и одно маленькое, которое их сдерживало. Чепин сказал, что Болл не боец. Однако он человек с крепкими нервами — чтобы усидеть на такой раскаленной сковородке, нервы нужны отменные… Что ж, пока мне этого было достаточно. Я повернулся к дочери Макларена.

— Можете начинать покупать приданое, — сказал я. — Учтите, у вас будет не слишком много времени на сборы.

Мисс Макларен холодно посмотрела на меня. Однако у нее язычок оказался дерзким.

— Вряд ли мне стоит об этом беспокоиться. Свадеб на Бут-Хилле[2] не бывает.

При этих ее словах все присутствующие рассмеялись, понимая в глубине души, что она права. Когда человек надевает пояс с револьверами, ему приходится думать о подобной перспективе. Но что-то во мне протестовало: нет, еще нет… Еще не время — ни от пули, ни от лошадиного копыта, ни от бурного потока…

— Пророчествуйте на здоровье, — ответил я. — Может быть, я кончу Бут-Хиллом. Но вот что я вам скажу, мисс Макларен: прежде чем я усну на Бут-Хилле, по этой земле пройдут ваши дочери и сыновья. Такое уж у меня предчувствие, а горцы придают предчувствиям большое значение. Если я и отправлюсь туда, меня понесут шестеро наших рослых сыновей, а вы пойдете впереди процессии, вспоминая прекрасные годы, прожитые со мной.

Не успела еще захлопнуться за мной входная дверь, как я понял, что говорил глупости. Однако я все еще был во власти предчувствия — и почему, в конце концов, оно обязательно должно оказаться глупостью?

Сквозь тонкую стену мне было слышно, как мамаша О'Хара говорила:

— И впрямь, начинайте-ка покупать приданое, Мойра Макларен. Этот парень знает, чего хочет!

— Болтовня, — отозвалась она. — Пустая болтовня! — Впрочем, особой уверенности в ее голосе не прозвучало.

За свою жизнь я успел истоптать немало дорог и преодолеть достаточно трудностей. Я был молод, однако мужчиной стал раньше времени, перегоняя стада, сражаясь с команчами и скотокрадами, научившись виртуозно владеть револьвером раньше, чем утратил мальчишескую угловатость.

Разумеется, легко болтать, похваляясь перед хорошенькой девушкой. Но ведь я прекрасно знал, что у меня нет не только порога, через который я мог бы ее перенести, а и вообще хоть какого-нибудь клочка своей земли. Прежде эта мысль меня совершенно не беспокоила: ведь только тогда и начинаешь понимать, что значит быть мужчиной, когда задумываешься о собственном доме и жене.

Я понимал, как много мне предстоит сделать, но еще не знал, что именно.

И вот теперь, стоя на улице в темноте, еще больше сгущавшейся под навесом крыши конюшни, вдыхая ночной воздух, стекавший с холмов, я неожиданно нашел ответ на свой вопрос.

Вывод, заключавшийся в нем, заставил меня рассмеяться. Даже кровь, казалось, быстрее заструилась в жилах, потому что я вдруг увидел перед собой путь, ведущий к деньгам, к дому, ко всему, чего не хватало мне, чтобы жениться на Мойре Макларен… Он будет жестоким и кровавым, этот путь, но бесстрашие, нужное, чтобы его преодолеть, я в себе чувствовал.

У дверей конюшни дорогу мне преградил человек. Это был настоящий великан, на которого мне приходилось смотреть снизу вверх, невзирая на мои шесть фунтов и два дюйма; к тому же он был намного массивнее и тяжелее, хоть я сам вешу двести футов. Широкий в кости, исполненный первобытной силы, неодолимой и жестокой, он стоял передо мной, широко расставив ноги. Лицо у него было шириной в две моих ладони, а голова покрыта массой плотных кудряшек.

— Ты Бреннан?

— Ну да, — ответил я.

И тогда он ударил.

Никакого повода для этого я ему не давал. Огромный кулак, точно обух топора, врезался в челюсть; ноги у меня подломились, словно кто-то оглоблей двинул под коленки, и я почувствовал, что падаю. Пока я падал, он двинул меня еще раз; из-за этого свирепого удара я свалился не ничком, а рухнул навзничь. Он уселся на меня верхом, придавив к земле всеми двумястами шестьюдесятью фунтами, и, прижав мои руки коленями, принялся дубасить по лицу и голове. Наконец он встал, отступил на шаг и пнул меня под ребра.

— Если ты в сознании, слушай. Меня зовут Морган Парк, и я женюсь на Мойре Макларен.

Губы у меня были в крови и распухли, а в голове клубился туман.

— Врешь, — ответил я.

Он пнул меня еще раз и ушел, насвистывая.

Кое-как мне удалось перекатиться на живот, подтянуть руки и встать на колени. Я добрался до стены почтовой станции и лег там; из разбитых губ и ссадин на лице сочилась кровь, а в голове гремел большой барабан.