Книга Портрет Дженни - Роберт Натан

Это была пора депрессии — экономика буксовала, на улицах было полно безработных, горечь, тревога и озлобленность, казалось, висели в воздухе. Время, требующее художников совсем иного склада — таких, как Блейк или Гойя. Но не таких, как я. Увы, я не был ни мистиком, ни революционером, — я унаследовал фермерский здравый смысл отца и консерватизм матери и бабки, чья жизнь олицетворяла для меня прочность устоев Новой Англии. Жизнь этих людей была озарена верой, которой так часто не хватало их сыну и внуку.

Мне казалось, что миссис Джекис нравятся мои работы, хотя она никогда об этом не говорила. Иной раз она подолгу стояла и глядела на них — разумеется, не забыв сжать губы и скрестить руки, — а однажды даже согласилась принять в качестве недельной платы небольшой этюд. Уж не знаю, что привлекло ее в этой картинке, где я пытался передать теплую летнюю тишину и невозмутимый покой реки. Быть может, этот маленький этюд всколыхнул в ней память о каких-то далеких светлых днях ее неведомой мне молодости.

Да, она явно что-то находила в моих рисунках и акварелях — но только не в тех, где присутствовал Нью-Йорк. Городские этюды, над которыми я стал в те дни интенсивно работать, не вызывали у миссис Джекис ни малейшего интереса. Теперь-то, оглядываясь назад, я понимаю, что картинки эти были для нее просто нудной повседневностью, просто безразличным к ней городом, в котором она завязла, как муха в паутине. Что ей было до этого холодного неба над Гудзоном, до этих давно примелькавшихся, продутых ветрами улиц, не суливших ничего, кроме вечной житейской суеты.

И, к сожалению, миссис Джекис была не одинока в своей оценке — все, кому я показывал и предлагал свои городские зарисовки, смотрели на них с такой же скукой… И однако я не терял надежды. Но проходили день за днем, и в конце концов я окончательно убедился, что Нью-Йорк в моем исполнении решительно никого не интересует. Так же как и все остальное, что выходит из-под моей кисти. Но когда уже угасли последние искорки надежды, неожиданно наметился поворот. Собственно, тогда я и не догадывался, что это поворот, я думал, что просто в кои-то веки мне немного повезло.

Дело было уже под вечер. Держа под мышкой свою неизменную папку, я возвращался домой после очередных бесплодных хождений. Погруженный в свой невеселые думы, почти не глядя по сторонам, я брел по одной из улиц, отходящих от 6-й Авеню, и вдруг, подняв голову, увидел вывеску галереи Мэтьюса. В те дни это была небольшая галерея, где выставлялись картины молодых художников. Я никогда там раньше не был и, постояв перед дверью, решил зайти — скорее, просто из любопытства, чем на что-то надеясь.

Теперь-то я хорошо знаю Генри Мэтьюса, мы знакомы уже немало лет, и я отлично понимаю, что он, мягко говоря, не испытал восторга при виде позднего посетителя, который — это было ясно с первого взгляда — конечно же, ничего не купит. Перед самым моим приходом он хотел уже закрывать галерею, но теперь ему для этого надо было выпроводить меня. С этим прекрасно справилась бы его помощница мисс Спинни, умевшая в два счета давать от ворот поворот докучливым типам, вроде меня, являвшимся сюда со своими «шедеврами». Но мисс Спинни уже ушла домой, и мистеру Мэтьюсу, человеку по натуре мягкому и деликатному, приходилось теперь заниматься этим малоприятным делом самому.

— Чем могу быть вам полезен, сэр? — вежливо осведомился он, выйдя из своего кабинета.

«Попытка не пытка», — подумал я. И, отрезая себе путь к отступлению, проговорил:

— Хотел бы вам кое-что показать.

Мэтьюс кашлянул, воспитанно прикрывшись ладонью.

— Пейзажи? — скучным голосом спросил он.

— Да, в основном.

Мэтьюс еще раз кашлянул, бросив взгляд на мою пухлую папку. О, я отлично понимал, что означает этот красноречивый взгляд. «Молодой человек, у вас здесь нет ни малейшего шанса», — явственно читалось в его глазах. Но он был слишком деликатен, чтобы заставить себя произнести эти слова. Если б только мисс Спинни не ушла домой, — уж она-то бы за словом в карман не полезла!

— Право не знаю, — наконец проговорил Мэтьюс, когда молчать стало уже неловко. — Видите ли, мы покупаем очень мало… Собственно, почти ничего… Сами знаете, какие сейчас времена. — Он снова помолчал. — Ладно, покажите, что там у вас. Хотя вообще-то пейзажи — не наш профиль…

Я развязал тесемки моей папки и положил ее на стол. Я знал, что надеяться не на что, но рад был уже тому, что разрешили показать работы. Да к тому же здесь можно было хоть немного согреться после пронизывающего холода улицы.

— Это рассвет на Кейп-Коде, — начал я показывать лист за листом. — Это — Корн-хилл. Тут вот рыбачьи шлюпки на берегу. А это церковь в Мэшпи…

— Пейзажи, — довольно кисло констатировал Мэтьюс.

И это небрежное слово едва не стало последней каплей. Усталость, голод, обида внезапно захлестнули меня, сдавили горло. Мне захотелось схватить свою папку и бежать отсюда без оглядки. Сам не знаю, как удалось мне сдержаться.

— Есть еще несколько городских зарисовок, — произнес я после трудной паузы. — Вот мост…

Мэтьюс вздохнул.

— Этого я и боялся, — откровенно признался он.

— А это вид из парка на юг, — решив держаться до конца, продолжал я.

— Это получше, — вяло кивнул Мэтьюс. Он изо всех сил старался быть любезным, но я-то видел: ему абсолютно ничего не нравится. Похоже, он обдумывал, как бы мне это повежливей сказать.

«Ну же, говори, — мысленно поторопил я. — Чего темнить, скажи прямо. Мне не впервой…» Но при этом я продолжал доставать из папки свои работы.

— Это вот озеро с утками…

И тут вдруг что-то изменилось: в глазах Мэтьюса засветился интерес.

— А это что? — Его рука потянулась к папке.

Удивленный, я взглянул на рисунок, который рассматривал Мэтьюс. Собственно, даже не рисунок, а эскиз, набросок.

— Это маленькая девочка, которую я встретил в парке. Набросал по памяти… Я вроде и не клал это в папку, как-то само затесалось.

— Да, это нечто совсем иное, — проговорил Мэтьюс, не отрывая глаз от акварели. — Неплохо, очень даже неплохо… И что удивительно — от этой фигурки словно веет прошлым. Да, я где-то уже видел эту девочку, только вот не припомню где.

Он еще с минуту разглядывал маленький портрет, затем положил его на стол, отошел на пару шагов и посмотрел оттуда. И опять вернулся к столу, продолжая рассматривать рисунок. Сердце мое учащенно забилось. Теперь передо мной был совсем другой человек, от прежней натянутости и настороженности не осталось и следа. И уж наверно, он похвалил себя за то, что не выпроводил меня с самого начала.

— Да, теперь я припоминаю, — снова заговорил Мэтьюс. — Не та ли это девочка, что на картине Браша в «Мускуме»?

У меня перехватило дыхание. Неужели он подозревает, что я…

— Нет-нет, — торопливо поправился Мэтьюс. — О копии не может быть и речи. И о подражательности тоже. У вас своя манера письма. И однако, как хотите, у этих девочек есть что-то общее, их что-то роднит.