Книга Призрак кургана - Юхан Теорин

Герлоф молча посмотрел в темную яму. Сказать, чтобы ему очень хотелось туда спускаться… Но если Клосс очнулся в могиле… он же может задохнуться? Надо поспешать.

Нагнулся, оперся рукой о край и спрыгнул в яму. Осторожно встал на покрытую землей крышку и вспомнил, как на конфирмации читал отрывок о встрече Иисуса и Лазаря.

И вышел умерший, обвязанный по рукам и ногам погребальными пеленами, и лице его обвязано было платком. Иисус говорит им: развяжите его, пусть идет[1].

Герлоф все время напряженно прислушивался, но все было тихо. В могиле было зябко, косые солнечные лучи сюда не попадали. Когда-нибудь и он ляжет в землю. Навсегда. Если Иисус не воскресит его к жизни.

Позади что-то скрипнуло, и он в панике обернулся. Но это был всего лишь тот мальчишка, Арон, – он тоже спустился в яму с лопатой. Арон Фред из Рёдторпа. Герлоф кивнул ему в полумраке и почему-то шепотом сказал:

– Лавай копать.

Арон, не отрываясь, смотрел на гроб. Потом губы его пошевелились, он что-то пробормотал, но так тихо, что Герлоф не расслышал.

– Что? Что ты говоришь?

– Америка, – сказал мальчик чуть погромче. – Я уеду в Америку.

– Вот как? – Герлоф посмотрел на него с сомнением. – А сколько тебе лет?

– Двенадцать.

– Ты слишком мал.

– Не один. Свен возьмет меня с собой. Я там станут шерифом.

– Почему?

– Стреляю здорово.

Больше вопросов Герлоф не задавал. Со Свеном он знаком не был и не знал, кто это, но про Америку знал. Земля обетованная. Сейчас там, конечно, тяжелые времена, биржевой кризис, безработица, но соблазн по-прежнему велик.

И именно в эту секунду, стоя на крышке гроба Эдварда Клосса, Герлоф решил, что могильщиком работать не хочет. Он тоже уедет Подальше от Стенвика и от неумеренно строгого отца. Не в Америку, конечно. Он станет моряком. Поедет в Боргхольм и наймется юнгой на одну из грузовых лайб, курсирующих между островом и материком.

Свободная профессия. Солнце, палуба и брызги соленой воды в лицо.

– Как там у вас?

Голос Бенгтссона сверху. Самого Бенгтссона не видать – даже не наклонился посмотреть.

– Нормально… – Они быстро отгребли землю с крышки. – Все готово.

Бенгтссон спустил им веревки. Герлоф быстро подвел их под оба конца гроба и поторопился вылезти из могилы.

Гроб подняли и отнесли в морг.

– Поставьте, – тихо сказал пастор.

Гроб со скрежетом опустили на каменный пол.

Наступило долгое молчание. Все смотрели на крышку, будто ждали, что она сейчас сама по себе откроется и оттуда, как ни в чем не бывало, вылезет живехонький Эдвард Клосс.

Тишина.

Но кто-то же стучал!

Через двадцать минут приехал на велосипеде городской врач Блум с черным акушерским саквояжем на багажнике. Сорочка насквозь мокрая от пота, физиономия свекольная.

– Что тут у вас происходит? – требовательно спросил Блум.

Все посмотрели друг на друга.

– Мы слышали какой-то звук, – прервал молчание пастор.

– Звук?

– Да, звук… Как будто кто-то стучал там, внизу. Только начали засыпать могилу, а там… стучат.

Доктор подозрительно посмотрел на перепачканную землей и уже поцарапанную лопатами полированную крышку гроба.

– Вот как… Ну что ж, посмотрим…

Бенгтссон начал клещами выдергивать гвозди, один за другим. На совесть забитые гвозди натужно скрипели. Братья Клосс молча стояли в проходе.

Лазарь лежал в могиле четыре дня, вспомнил Герлоф.

Господи! уже смердит; ибо четыре дня, как он во гробе[2], сказала Иисусу сестра покойного Лазаря Мария.

Сняли крышку. Герлоф близко не подходил, но все равно видел тело Клосса, подготовленное к вечному сну: руки сложены на толстом животе, глаза закрыты, черно-синее пятно на виске от упавшей стены сарая. Но одет хорошо: строгий черный костюм из толстого сукна.

Если покойника одеть так же хорошо, как его поминают, он, глядишь, и улыбнется в гробу. Так говорила бабушка Герлофа с материнской стороны.

Но Эдвард Клосс не улыбался. Бесцветные губы слиплись в узкую кривую полоску.

Доктор Блум открыл саквояж и наклонился над трупом, но Герлоф уже не стал смотреть. Отвернулся. Слышал только, как доктор что-то ворчит. Потом звук упавшего на каменный пол стетоскопа.

– Ни пульса, ни сердцебиения, ни дыхания.

Наступило молчание. Потом послышался напряженный голос Гилберта Клосса:

– Откройте вену. Надо удостовериться.

Это для Герлофа было уже чересчур.

Он вышел на воздух и встал в тени церковной башни.

– Пива, Лавидссон?

Бенгтссон. В руке две закупоренные бутылки пильзнера. Где он их берет?

На этот раз Герлоф с благодарностью кивнул, взял бутылку и отпил несколько больших глотков. Пиво было и в самом деле холодным. Алкоголь сразу ударил в голову, и мысли перестали вертеться с такой бешеной скоростью. Он посмотрел на Бенгтссона:

– А раньше так бывало?

– Как – так?

– Чтобы кто-то стучал в гробу?

Могильщик медленно покачал головой:

– Я, во всяком случае, такого не помню. – Он криво и загадочно улыбнулся, отхлебнул пива и посмотрел на церковь. – Но Клоссы… они не такие, как все. И братья его… все они только и думают, где бы что ухватить. Все гребут под себя.

– Но Эдвард Клосс… – Герлофу трудно было подобрать слова. – Не мог он, скажем…

– Тихо, – прервал его Бенгтссон. – Все это никак Лавидссона не касается.

Еще большой глоток.

– А раньше руки связывали… У покойников, если ты меня понял, Лавидссон. Чтобы лежал там тихо, в своем гробу, и не шебуршился. Знал, юный Лавидссон, про такое?

Герлоф молча покачал головой – нет, не знал. Он представил себе живого человека со связанными руками в гробу. И ни о чем не стал больше спрашивать.

Через несколько минут открылась дверь. Герлоф и Бенгтссон быстро спрятали бутылки. Локтор огляделся, заметил их и помахал рукой:

– Готово.

– И он…

– Естественно, мертв. Никаких признаков жизни. Можете опускать назад.

И все повторилось. Гроб вынесли из морга, подвели веревки, опустили в могилу и начали закапывать. Бенгтссон и Герлоф кидали землю молча, сжав зубы. Герлоф подумал, что после пива не так ловко получается.