Книга Судьбы и фурии - Лорен Грофф

А затем в театр под водой пришла Салли.

Семнадцатилетняя, обгоревшая на солнце девушка. Она пришла туда, потому что тоже очень хотела другой жизни. Чего-то большего, чем компания молчаливого брата, который проводил по восемнадцать часов в день на своей фабрике и приходил домой, только чтобы поспать.

Менеджер посмеялся над ней. Невероятно худая, она напоминала скорее угря, чем русалку! Салли устроила в его офисе сидячую забастовку, и в качестве компромисса менеджер предложил ей торговать хот-догами.

Новенькая спустилась в амфитеатр и увидела выступление, которое давала Антуанетта в красном купальнике и с рыбьим хвостом. Салли застыла, не в силах отвести взгляд. Эта маленькая русалка за стеклом просто купалась во всеобщем восхищении. Она была неподражаема! Раздувая водоросли с помощью респиратора, она принимала то одну позу, то другую, и ее расшитый блестками хвост переливался.

На следующий день Салли пришла в гримерную как раз в тот момент, когда Антуанетта снимала хвост. Девочка протянула ей флаер нового Диснейленда в Орландо и прошептала:

– Ты Золушка?

Никогда в жизни Антуанетта еще не чувствовала, что ее понимают так хорошо.

– Да… – кивнула она.

И это было правдой. Теперь она была Золушкой в тесном сатиновом платьице на обручах, с циркониевой тиарой на голове. А точнее, с квартиркой в апельсиновой роще и новой соседкой по имени Салли.

Однажды, когда Антуанетта загорала на балконе в своем черном бикини и с алой помадой на губах, по лестнице поднимался Гавейн со старым креслом-качалкой в руках. Он занимал весь проход – шести футов высотой, такой заросший, что непонятно было, где заканчивается его борода и начинаются волосы. А еще он был так одинок, что привкус этого одиночества витал в воздухе вокруг него. В городе все считали Гавейна туповатым, но, когда ему было двенадцать и его родители погибли в автокатастрофе, он оказался единственным, кто смог грамотно распорядиться семейным наделом.

И впоследствии, распродавая богатства Флориды их же владельцам, Гавейн, конечно, преступал черту, но таков американский путь к богатству.

Все семейные сбережения он потратил на строительство фабрики по производству минеральной воды. Очень скоро Гавейн заработал целое состояние, но так и не потратил ни копейки. Если бы ему припекло завести семью, он бы построил для жены большой дом в колониальном стиле, белый, с коринфскими колоннами. Он слышал, что жены любят такие колонны. Гавейн ждал, но супруга все не появлялась. Тогда сестра настояла, чтобы он перетащил весь их семейный скарб в ее новую квартиру, и теперь он стоял в ней, затаив дыхание, и смотрел на соблазнительную белокожую Антуанетту.

Ее можно простить за то, что в тот момент она не разглядела Гавейна как следует под спутавшимися волосами и грязной рабочей одеждой. Она лишь коротко улыбнулась ему и снова легла, подставив лицо солнцу. А вот Салли взглянула на них и поняла, как отлично все складывается!

– Гавейн, это Антуанетта, – представила она подругу. – Антуанетта, это мой брат. У него на счету несколько миллионов долларов.

Антуанетта тут же поднялась и проплыла к ним по комнате, на ходу поднимая свои солнцезащитные очки. Она подошла так близко к Гавейну, что он увидел свое отражение в ее расширившихся зрачках.

Свадьбу они сыграли очень скоро.

Подружки Антуанетты по шоу стояли на церковных ступенях в сверкающих платьях и бросали в молодоженов пригоршни сухого рыбьего корма. Гости-янки страдали от нестерпимой жары. Салли испекла торт, увенчанный марципановыми фигурками ее брата и Антуанетты. Сахарный Гавейн держал на весу сахарную Антуанетту, безвольную и нежную.

Великолепный закат и достойное адажио русалочьей карьеры.

В течение недели была заказана и доставлена мебель для дома, а бульдозеры выкопали яму для бассейна. Теперь, когда Антуанетта была полностью обеспечена, она уже не задумывалась о том, сколько тратит денег. Ей доставалось все самое лучшее, достойное ее. Антуанетта принимала новые условия жизни как должное и не ждала от своего брака любви, зато мягкость и честность Гавейна стали для нее сюрпризом. И тогда она очень быстро взяла его в оборот. Первым делом настояла на том, чтобы он сбрил все свои ужасные заросли, под которыми обнаружилось чувственное лицо и мягкая линия рта. В новых очках в роговой оправе, которые для него купила она, и сшитом на заказ костюме он выглядел эффектно и, можно даже сказать, соблазнительно.

И когда он в своем новом облике впервые обернулся к ней и улыбнулся, эта улыбка высекла искру, разжегшую пожар в душе Антуанетты. Последующие десять месяцев подхватили их ураганом, сердцем которого и стал ребенок.

МОЖНО БЫЛО НЕ СОМНЕВАТЬСЯ, что любящее трио сделает все, чтобы Лотто с самого раннего детства чувствовал себя особенным. Золотым мальчиком. Гавейн обрушил на него всю любовь, что так долго копилась у него в сердце. Этот малыш стал воплощением всех его надежд. Его самого всю жизнь считали тупым, но когда он держал на руках своего новорожденного сына, то чувствовал: этот малыш когда-нибудь станет гением. Салли, со своей стороны, взялась за прислугу. Она нанимала и тут же увольняла нянек только за то, что они были недостаточно хороши. Когда малыш только начал есть фрукты, Салли, словно птица, тщательно пережевывала бананы и авокадо, а затем вкладывала их своему птенчику в рот. Ну а Антуанетта, с тех самых пор как увидела ту самую улыбку, направила всю свою энергию на воспитание и развитие Лотто. Она громко включала Бетховена и выкрикивала разные музыкальные термины, вычитанные в музыкальных книгах. Выписывала журналы о колониальном стиле, греческой мифологии, лингвистике и читала сыну свои записи. Возможно, измазанный гороховой смесью малыш, сидя на высоком стульчике, и воспринял всего с дюжину ее блестящих идей, но кто знает, что из сказанного отложилось в его детской головке? Если он собирается стать великим человеком (а в этом Антуанетта не сомневалась), то именно она и должна положить начало его величию. И прямо сейчас.

Выдающаяся память Лотто проявилась, когда ему было два года. Тогда-то Антуанетта наконец успокоилась.

[На самом деле этот дар стал для него медвежьей услугой. Он, конечно, облегчил Лотто жизнь, но в то же время сделал его ужасно ленивым.]

Однажды вечером Салли прочитала ему на ночь детский стишок, а на утро он спустился в столовую, где завтракало все семейство, и выдал им этот стих наизусть.

Изумленный Гавейн принялся аплодировать, Салли промокала глаза занавеской, но Антуанетта лишь прохладно сказала «браво» и протянула чашку, чтобы ей подлили еще кофе, тщательно стараясь скрыть дрожь в руке.

Салли начала читать ему на ночь более длинные стихи, и наутро мальчик знал их назубок. С каждым новым успехом в нем росла уверенность, ощущение того, что он взбирается все выше и выше по невидимой лестнице. Когда по выходным на их плантацию съезжались местные лодочники со своими женами, Лотто частенько украдкой сбегал к ним и залезал под обеденный стол. Сидя там, в темноте, точно в пещере, он разглядывал выпуклые костяшки мужских ног, видневшиеся из-под их мокасин, и влажные пастельные раковины женских трусиков. А затем, к всеобщему восторгу, выпрыгивал и выкрикивал знаменитое киплинговское «Если». Но удовольствие от аплодисментов этих незнакомцев неизбежно лопалось как воздушный шарик, стоило Антуанетте приблизится к нему со своей отточенной улыбкой и вместо похвалы мягко приказать: