Книга Хевен, дочь ангела - Вирджиния Клео Эндрюс

Когда я заглянула внутрь, у меня перехватило дыхание.

Здесь лежали наикрасивейшие из тканей, которые я когда-либо видела. Даже в мечтах нельзя было представить, что существуют такие тонкие кружева… А на самом дне лежало нечто длинное, аккуратно завернутое в целую дюжину листов тонкой бумаги. Бабушка с напряжением вглядывалась в меня, словно хотела посмаковать мою реакцию.

В отсвете пламени печи передо мной предстала кукла. Кукла? Вот уж что я меньше всего ожидала увидеть здесь. Я смотрела на куклу с серебристо-золотистыми волосами, собранными в красивую высокую прическу. На головке надета украшенная драгоценными камнями шляпка с тонкой, как паутинка, длинной свадебной вуалью, сбегавшей на плечи. Лицо куклы было удивительно прелестным – с красиво изогнутыми губками, и выступ под ложбинкой верхней губы точно соответствовал изгибу нижней. Длинное платье сшито из белой кружевной ткани, богато отделанной жемчужинками и бисером. Кукла-невеста… Вуаль, белые кружева… Даже белые туфельки были сделаны из кружев и атласа, а прозрачные чулочки крепились к крошечному пояску – как я заметила, мельком заглянув под юбочку.

– Это она, твоя мама. Ангел Люка, которую звали Ли, – произнесла шепотом бабушка. – Вот так она выглядела, когда вышла за твоего папу и приехала сюда. Когда она умирала, то последними были слова: «Отдайте, что я привезла с собой, моей девочке…» И вот я делаю это.

Да, она сделала это.

И, поступив так, изменила ход моей жизни.

Глава 1Так мы жили

Если Иисус почти две тысячи лет назад умер действительно за то, чтобы спасти людей от всего наихудшего в них самих, то в нашей местности спасение ему не удалось. Исключение составляли воскресенья в промежутке с десяти до двенадцати утра. По крайней мере, я так считаю.

Но что значило мое мнение? Цена ему – что шелухе от лука. Я размышляла над тем, как мог папа жениться на Саре через два месяца после смерти мамы при родах – ведь он так любил своего ангела?! А спустя четыре месяца после моего рождения и похорон мамы Сара родила сына.

Я была слишком маленькой, чтобы помнить рождение этого мальчика, которого назвали Томас Люк Кастил Второй и поместили, как мне потом рассказывали, в одну колыбель со мной. Нас вместе качали, за обоими ухаживали, но любили по-разному – об этом мне можно было и не рассказывать.

Я любила Тома – с его рыжими волосами, доставшимися ему от Сары, живыми зелеными глазами, также унаследованными от матери. В нем мне ничто не напоминало папу, разве рост – с возрастом Том стал очень высоким.

Услышав накануне своего десятилетия рассказ бабушки о своей настоящей матери, я твердо решила, что мое отношение к Тому останется, с Божьей помощью, неизменным. Как он верил, так пусть и продолжает верить, Что Хевен Ли Кастил – его единокровная сестра, и никак не иначе. Мне хотелось сохранить то, что делало нас почти единым целым. Мы и думали с ним похоже, так как спали в одной колыбели и, будучи сосунками, молча общались друг с другом. Так что наши особые отношения имели для нас обоих большое значение. И мы не представляли их какими-то другими.

В Саре было шесть футов роста без обуви. Этакая амазонка, весьма подходящая для высокого и сильного мужчины, каким был отец. Сара не знала, что значит чувствовать себя плохо. По словам бабушки (Том иногда называл ее в шутку «устами мудрости»), после рождения первенца грудь Сары приобрела зрелые очертания, но и в четырнадцать лет она выглядела вполне взрослой женщиной.

– О, даже после родов, – рассказывала бабушка, – Сара скоро начала вскакивать, доделывать неоконченную работу, будто не она только что пережила тот самый большой кошмар, который нам, женщинам, приходится безропотно выносить в этой жизни. Что ты, Сара могла одновременно и ребенка грудью кормить, и готовить еду. Я думаю, она притянула к себе папу как раз своим крепким здоровьем. Вряд ли он обожал тип красоты, как у Сары, но, по крайней мере, она не была похожа на такую, что умрет при родах и снова оставит его горевать.

Через год после Тома появилась Фанни с черными-пречерными волосами и синими глазами, ставшими черными еще на первом году ее жизни. Смуглая, она была похожа на индианку.

Через четыре года после сестры родился Кейт, которого назвали в честь давно умершего отца Сары.

У Кейта были голубые глаза, чудесные бледно-золотистые волосы, и полюбила я его с колыбели, особенно когда выяснилось, что это очень спокойный, никому не доставлявший хлопот мальчик. Он не плакал, не кричал, ничего не требовал (в отличие от Фанни, которая так и осталась вечно всем недовольной). Потом вдруг голубые глаза Кейта стали цвета топаза, кожа приобрела персиково-кремовый оттенок, какой, по утверждению многих, был в свое время у меня. Хотя сама я этого не знала, потому что не часто заглядывала в наше потрескавшееся и мутное зеркало.

Кейт рос на редкость милым мальчиком, его так тянуло к красоте, что, когда через год после него родился еще один ребенок, он мог буквально часами сидеть и смотреть на свою крохотную новорожденную сестренку – хорошенькую как куколка. Сара позволила мне дать имя девочке, и она стала называться Джейн – потому что примерно в это время я увидела на обложке журнала какую-то Джейн, красивую до невозможности.

У младшей сестрички, к несчастью, хворавшей с самого рождения, были нежные золотисто-рыжие волосы бледного оттенка, большущие глазищи зеленовато-голубого цвета, длинные темные загнутые ресницы, которыми она недовольно хлопала, лежа в кроватке и не сводя глаз с Кейта. Иногда Кейт протягивал руку к колыбели, чтобы покачать ее, и Джейн сразу улыбалась, да такой сладкой и обезоруживающей улыбкой, что все можно было отдать, только бы еще раз увидеть эту улыбку.

Джейн сразу стала главным лицом в семье. Заставить улыбаться было приятной обязанностью для всех нас. Особенно большую радость я испытывала, если мне удавалось прекратить ее плач (а плакала Джейн от болей, на которые не умела пожаловаться) и вызвать улыбку на ее ангельском личике. Но даже здесь, как везде и во всем, что мне нравилось, встревала Фанни, испортив мне удовольствие.

– Дай ее мне! – визгливо требовала Фанни, подбежав на своих длинных костлявых ножонках, и, стукнув меня, спешила в безопасный угол нашего грязного двора. – Это наша Джейн, а не твоя! И не Тома! И не Кейта! Наша! Все здесь наше, а не только твое, Хевен Ли Кастил!

И Джейн незаметно превратилась в «нашу Джейн», а потом все забыли, что когда-то у младшей сестренки, милой и хрупкой, было только одно имя.

Я понимала в именах и знала, что они могут сделать.

Мое собственное имя было одновременно и благословением, и проклятием. Я пыталась заставить себя поверить, что такое возвышенное имя – все-таки благословение. Ну, кого еще во всем огромном мире зовут Хевен Ли? «Никого, никого» – нашептывала синяя птица счастья, поселившаяся в моей голове. Она напевала мне перед сном и обещала, что все в конечном итоге обернется прекрасно, просто прекрасно… К несчастью, в моей голове давно гнездилась и черная ворона, а она каркала, что такое имя – это искушение судьбы и счастья не принесет.