Книга Империя. Роман об имперском Риме - Стивен Сейлор

Ацилия по-прежнему держала подвеску в руках. Пока Луций говорил, она подступала все ближе, пока не прижалась к нему телом. Взглянула на амулет, затем посмотрела любимому прямо в глаза:

– Но что означает твой амулет? Какая-то непонятная форма.

Луций покачал головой:

– Забавно, но дед, хоть и поднял такой шум вокруг передачи мне реликвии, сам толком не знал, откуда она и что собой воплощает. Ему было известно одно: амулет принадлежал нашей семье на протяжении многих поколений. Должно быть, подвеска стерлась и потеряла первоначальные очертания.

– В нашем семействе нет ничего подобного, – призналась Ацилия, откровенно завороженная.

Она стояла так близко, что Луций испытал неодолимое желание обнять ее и прижать к себе, невзирая на брата, который мог появиться в любой момент. Но небеса над ними вдруг разверзлись, и сад накрыло ливнем. Луций был бы счастлив остаться здесь, под теплым дождем, обнимаясь и вместе промокая до нитки, но Ацилия выпустила амулет, схватила жениха за руку и, заливаясь звонким смехом, увлекла через перистиль в дом.

Отец Луция и брат Ацилии сидели рядом в одинаковых креслах черного дерева, отделанных лазуритом и абалоном. Пинарий-старший не случайно сопроводил гостя к лучшей мебели в доме.

Марк Ацилий был всего несколькими годами старше сестры и обладал такими же золотистыми волосами и ярко-голубыми глазами. Он говорил:

– Уже пять лет миновало, как нас разгромили в Тевтобургском лесу, а мы так и не поквитались с германскими племенами. Они смеются над нами! Безобразие!

– Значит, дождь загнал вас домой. – Отец Луция, желавший бракосочетания Ацилии с сыном не меньше самого жениха, тепло улыбнулся ей. – Мы с Марком обсуждали положение на севере. – Он вновь обратился к брату Ацилии: – Ты молод, Марк. Для тебя пять лет – долгий срок, но по меркам мироздания – это всего лишь миг. Наш город не за день строился, а империя складывалась много дольше, чем живет человек. Конечно, Рим долго считался непобедимым. Наши легионы неуклонно раздвигали границы империи, сокрушая все преграды. На севере Юлий Цезарь, двоюродный дед моего отца, захватил Галлию и этим приуготовил вторжение нашего двоюродного брата Августа за Рейн и покорение германцев. Дикие племена были укрощены. Их вождей соблаз нили привилегиями римского гражданства. Строились города, храмы посвящались богам, собирали подати, и Германия стала такой же провинцией, как остальные.

А потом появился Арминий, или Герман, как называют его соплеменники, – германец, который научился боевому искусству у римлян, воспользовался всеми благами нашего гостеприимства и отплатил нам самой презренной изменой. Под предлогом подавления мелкого бунта он заманил в Тевтобургский лес три римских легиона, а там их ждала засада. Никто из римлян не уцелел. Люди Арминия не удовольствовались простой резней. Они осквернили трупы, расчленили их, развесили конечности на ветвях, а головы насадили на колья. Гнусное дело, спору нет, но никак не конец римского присутствия в Германии. Бойня в Тевтобургском лесу случилась из-за честолюбия одного-единственного человека, Арминия, который хочет превратить созданную нами провинцию в собственное царство. Он просто вор. Я слышал, что он имеет дерзость называть себя Августом Севера, если можете поверить в такую наглость.

Однако отбрось страх, юный Марк. До сих пор наши попытки покарать Арминия и овладеть ситуацией терпели неудачу, но долго это не продлится. Как сенатор, заверяю тебя, что император пристально следит за этим делом. Не проходит и дня, чтобы он не прилагал усилий исправить положение. А если Август решил, Август делает.

– Но императору уже семьдесят пять, – напомнил Марк.

– Да, но к его роду принадлежат и более молодые, рьяные люди, сведущие в военном искусстве. Его пасынок Тиберий – отличный военачальник, да и саму провинцию изначально покорил покойный брат Тиберия, Друз Германик. А у Германика есть сын, который рвется личными победами подкрепить имя, переданное ему отцом. Оставь страх, Марк. Понадобятся время, усилия и немалое кровопролитие, но германская провинция будет усмирена. Да что же мы – разве уместно болтать о войне и политике в присутствии столь чувствительной юной особы! – Он снова улыбнулся Ацилии.

Она, бледная как полотно, прошептала:

– Неужели германцы и правда отрубают солдатам головы и насаживают на колья?

– Ты расстроил ее, отец, – укорил Луций и, воспользовавшись случаем, приобнял огорченную девушку. Брат не возразил.

– Тогда больше ни слова о столь неприятных вещах, – ответил Пинарий-старший.

– Вообще больше ни слова, если не хотите опоздать на церемонию, – вмешалась вошедшая к ним мать Луция. – Дождь почти перестал. Вам обоим пора идти, и поживее. Но тебе, Ацилия, спешить некуда. У меня есть рукоделие – ничто не расслабляет лучше прядения шерсти. Можешь помочь мне, если хочешь, и мы мило побеседуем.

Камилла проводила Луция с отцом в вестибул:

– Не волнуйся, сынок. Я знаю, ты отлично справишься. Или присутствие Ацилии так взволновало тебя? – рассмеялась она. – Ну, ступайте же!

* * *

– Тебе не кажется, что я хватил через край, напомнив юному Марку о нашем родстве с Божественным Юлием и императором? – спросил Пинарий-старший.

Спустившись по склону Авентина, они пробирались через многолюдный прибрежный район, держа курс на Какусовы ступени, которые поднимались к вершине Палатина.

– Думаю, Ацилиям отлично известны наши семейные связи, – утешил отца Луций. – Но не уверен, что это поможет делу. Да, мой дед был наследником Божественного Юлия и мы пребываем в родстве с великим Августом, но чего добились мы сами?

– И в самом деле – чего? – вздохнул отец. – Разве что все еще живы.

– Ты о чем?

Они начали подниматься по Какусовым ступеням. При Юлии Цезаре это была всего-навсего крутая извилистая тропа, как и во времена Ромула. Август превратил ее в каменную лестницу с широкими площадками, украшенную цветами. Отец Луция посматривал вперед и назад, проверяя, нет ли посторонних ушей.

– Ты никогда не обращал внимания, сынок, скольких членов семьи императора отправили в ссылку и как умерли самые дорогие его сердцу люди?

Луций нахмурился:

– Я знаю, что он изгнал свою дочь Юлию.

– Его огорчила ее безнравственность.

– И внука Агриппу.

– Которого тоже сочли недостаточно праведным.

– И мне известно о безвременной кончине двух других его внуков, Луция и Гая, которых он прочил в наследники.

– Верно. Чрезмерная близость к императору не всегда идет во благо личному счастью или здравию.

– Ты хочешь сказать…

– Я хочу сказать, что император подобен пламени. А его приближенные похожи на людей, жаждущих согреться. Но вряд ли позавидуешь человеку, который подступит слишком близко и сам загорится.

Луций покачал головой: