Книга Игра без правил - Василий Веденеев

— Не заговаривайся, — сурово одернул его Котофеич, встопорщив рыжеватые усы и еще больше округлив глаза. — Привыкли там, понимаешь, в курилке зубы скалить! Сказано — поедешь, значит, поедешь. Забирай и отправляйся!

Он взял со стола папку и сунул в руки Лыкову. Тому ничего не оставалось, как принять ее и выйти, досадуя на свою несдержанность и часто подводивший его язык. Не зря говорят: язык мой — это та дорога, по которой приходит беда. Промолчал — глядишь, удалось бы отболтаться, обратив взор начальства на других сотрудников, но да чего уж теперь, когда дело сделано?

До сегодняшнего дня Аркадию еще ни разу не доводилось бывать в доме главного шефа — только в последнее время, окончательно поняв, что старик не сдюжит с болезнью и уже не вернется, начальство стало отправлять к нему мэнээсов, а до того предпочитало личные контакты, демонстрируя преданность и озабоченность состоянием здоровья директора. Излишним любопытством Лыков не страдал, но тем не менее взглянуть, как живет заслуженный товарищ, тоже не мешает.

Выйдя из метро, Аркадий решил не торчать в ожидании троллейбуса на остановке и пошел пешком, расспросив у прохожих дорогу. Шеф жил в районе, прозванном Дворянским гнездом, — кирпичные дома с широкими окнами, заботливо политые дворниками тротуары, много зелени, тенистые дворы с ухоженными газонами и цветниками около подъездов, нет привычного, надоедливого гула грузового транспорта. Во дворах стояли личные автомобили, лаково блестя чисто вымытыми боками, кричали играющие дети, женщины в модных курточках выгуливали породистых собак.

Отыскав нужный дом, Лыков вошел в подъезд и, назвав хмурой усатой старухе номер квартиры, поднялся на лифте.

Дверь ему открыла аккуратная седая женщина в строгом темном платье.

— Вы к Ивану Сергеевичу? Проходите, он ждет.

Вытерев ноги об узорчатый половичок, Аркадий прошел в большую комнату. У окна в глубоком кресле, укрытый до пояса пледом, полулежал главный шеф. Слабо улыбнувшись, он показал желтой высохшей рукой на кресло напротив и тихо попросил:

— Маша, сделай нам, пожалуйста, кофе.

— Что вы, не стоит беспокоиться, — опускаясь в кресло и открывая кейс, попытался отказаться Лыков. Стоит ли распивать здесь кофе? Только задержишься, а вдруг еще удастся освободиться побыстрее и вернуться к началу распродажи или хотя бы к ее концу?

— Вы мой гость, не знаю, простите, как вас величать, — улыбнулся шеф, — поэтому давайте все же попьем кофейку и немного поболтаем.

— Лыков Аркадий Андреевич, — чуть привстав, представился гость. — Я у Конырева работаю.

Он чуть было не сказал «у Котофеича», но вовремя спохватился и прикусил язык — хватит на сегодня, и так с утра болтнул лишнее и теперь приходится сидеть здесь.

— Знаю. Привезли? Давайте…

Аркадий отдал папку и услужливо подал шефу очки со стола. В комнату, неслышно ступая обутыми в мягкие тапочки ногами, вошла седенькая Маша, вкатив столик с кофейником, чашками и вазочками с печеньем и сахаром. Оставив столик между Иваном Сергеевичем и гостем, так же неслышно ушла.

— Скучно, — небрежно бросив папку на широкий подоконник, доверительно пожаловался шеф. — Пейте кофе, бразильский…

— Что — скучно? — осторожно беря тонкую фарфоровую чашечку, переспросил Лыков.

— Да это. — Иван Сергеевич кивнул на папку. — Напускают тумана, раздувают научную истерию там, где проблема не стоит выеденного яйца. Что нового в институте?

— Так, ничего особенного. — Вопрос шефа застал врасплох, и Лыков не знал, что ответить. Начать рассказывать, как переставлял мебель в кабинете шефа Афанасий Борисович, а сотрудники потели, перетаскивая тяжеленные шкафы с этажа на этаж? Или доложить, вроде бы как ненароком, о новых строгостях и отмене библиотечных дней? Да зачем об этом говорить с высыхающим от старости и болезней академиком, нужно ли ему теперь все это? Он уже о душе думает, а не о земном.

— Читали то, что привезли? — пытливо поглядел на него Иван Сергеевич — Или так, выступаете в роли приемо-передаточного звена, подменяя почту?

— Подменяю, — не стал скрывать Аркадий.

— Я сейчас как машина, остановившаяся около нефтяной скважины, — грустно усмехнулся шеф. — Горючего пропасть, а заправиться нечем. Проклятая болезнь, сахарный диабет, недостаток инсулина. Поэтому и получается, что нефти хоть отбавляй, но она еще не бензин, в моем случае, не сахар.

— А инъекции?

— Это хорошо, когда человек молод и у него нет целого букета болячек, — тихо посмеялся академик. — Зато у старого масса времени для размышлений и переосмысления прожитого. Как вы думаете, почему они не поехали ко мне сами, а послали вас? Ну, не стесняйтесь, говорите. Я знаю, что меня давно списали.

— Ну что вы. — Аркадий изобразил на лице смущенное недоумение.

— Научились лгать, — печально констатировал Иван Сергеевич. — Хотите, открою секрет, почему не поехал Афанасий Борисович или другой заместитель? Я всю жизнь стремился заниматься чистой наукой, а на администрирование меня не хватало, не оставалось времени. Потому и подбирал себе замов-бюрократов. А что такое бюрократ в науке? Это сплав дурной нравственности с мыслительной импотенцией, поскольку они, как правило, люди малоодаренные в научном плане, и если их освободить от кресел, сидя в которых они подписывают подготовленные другими бумаги и утверждают рожденные исполнителями идеи, то научный бюрократ окажется не у дел. Впрочем, как и любой другой. Поэтому братцы-бюрократы всегда держатся тесной кучкой, объединяясь в сообщества ничего толком не умеющих, но страстно желающих иметь ценности, которых сами создать не могут. Теперь они боятся, как бы я их напоследок не пнул под зад, и не едут, подлецы.

— Но Афанасий Борисович доктор наук, — робко возразил никак не ожидавший подобных откровений ошарашенный Лыков. Шеф его не на шутку озадачил: тихий, желтый старикан, укрытый толстым пледом, а поди ж ты, кусается. Неужто и правда надеется перебороть болячки и вернуться? Вот тогда даст шороху в институте.

— Формальный признак, — небрежно отмахнулся академик. — Такие, как Афанасий, не могут жить без регалий и полагающихся к ним дотаций. Стахановцы от науки. Находят беспроигрышные «диссертабельные» темы, заполучают научных руководителей-корифеев и лепят горбатые работенки, без запинки проскакивая через ученые советы. А настоящих ученых-то раз-два и обчелся! ВАК выбраковывает всего пять процентов докторских и полпроцента кандидатских, штампуя решения советов. Сам сидел в ВАКе, знаю, что на обсуждение докторской затрачивается в среднем не более трех минут.

Иван Сергеевич взял с подоконника пачку «Казбека», вытряхнул из нее папиросу и прикурил. Лыков беспокойно ерзал на стуле — ну дает дед, всех по костям раскладывает, прямо как в анатомическом театре. Неужели сам никогда душой не покривил, не получил денежки зря? Или сейчас, по прошествии многих лет, ему все представляется в ином свете, особенно собственная жизнь и судьба в науке? Стоит ли спрашивать об этом или лучше молчать и слушать? А время идет, идет…