Книга Большая книга ужасов – 65 - Елена Усачева

Стало уже совсем темно. Вдалеке у поля желтым пятном горел одинокий фонарь. И тут я услышала… виолончель. Реально. Занудно так. Кто-то схватил несчастный инструмент и начал пилить. Я фильм как раз недавно смотрела про одну виолончелистку. Дю Пре. Ей пятнадцать лет было, когда она выступать начала. Круто играла. Ей даже инструмент Страдивари доверили. А потом бац! – болезнь смертельная. Что-то с мозгом. Инструмент из рук валится, ноты рассыпаются, ничего не помнит. А инструмент ценный, вот его и отобрали. Она в слезы, в сопли – и в тридцать лет померла. А играла она вот так же – быстро-быстро и очень печально. Я под эту музыку опять Юлечку представила. Как она вся такая в черном идет по улице. У нас, конечно, грязновато, колдобины, но она идет как по асфальту. Лицо узенькое, беленькое. Длинные волосы мокрые, прилипли к щекам, ко лбу. Глаза темные. Коричневые губы растягиваются в улыбке, показывая ослепительно белые зубы.

Чего-то я перестаралась. Так ярко все представила, что самой страшно стало. Ведь стоит, смотрит. Шла, голова опущена, болтаются волосы из-под капюшона. А как подошла, голову подняла – и зырк на меня. А бабки рядом все ля-ля-ля, Лидку да погоду обсуждают.

Я в панике рванула к своей калитке, скинула петлю, распахнула, шагнула. Под ногу что-то попало, как будто тряпка. Я ее перешагнула. Свистнуло. И тут мне стало очень светло.

Боль пришла потом. Во лбу и почему-то в затылке. Грабли, на которые я наступила, с шуршанием опали на газончик.

Вичка заржала. Смех у нее был дурацкий. Она подергивалась всем телом и попискивала.

– Совсем, что ли? – простонала я.

Наступить на грабли, конечно, смешно. Но ведь обидно, да?

– Я думала, ты заметишь! – Вичка сияла. – Не, все правильно! Должно сработать. Шоковая терапия. Хорошо лечит.

– Блин! Тебя бы граблями! Чтобы выпрямило и не корячило.

– Зато вылечит!

Зря я Вичке про Юлечку рассказала. И к камню зря водила. Это она бабку мою к затону отправила. Ну, теперь все понятно. Теперь житья не будет.

Я на всякий случай глянула за забор. Никого там не было. И правда вылечило. Юлечка исчезла. Дурацкий метод. Теперь на лбу будет шишак.

– Ты куда? Да ладно тебе! Обиделась, что ли? Я ж для тебя! Я в книжке вычитала.

Ага, вычитала она. Вичка последний раз книжку в руке держала 31 мая. И то несла ее в библиотеку сдавать.

Я сунулась в холодильник, нашла консервную банку и приложила ко лбу. Сразу полегчало. И мысли прояснились. Например, мне стало интересно, чего тут Вичка делает.

– О! Шпроты! Давай съедим!

Вичка отобрала у меня банку, и голове как-то поплохело. Пришлось брать банку тушенки. Тушенку Вичка вряд ли захочет перед сном есть. Она следит за фигурой.

– А чего моя бабка говорит, что ты головой поехала? – Вичка ловко разобралась с банкой. Открыла ее, наломала хлеба и сделала себе огромный бутер. Я думала, пасть у нее так широко не откроется. Ничего, открылась. Только одна рыбина на скатерть бухнулась, маслом плеснула. – Что тебе теперь везде покойники мерещатся. Ты знаешь, что моя бабка про эту Юльку говорит? Что она и не жила тут совсем. Что приехала на лето и сразу утонула.

Тушенка подозрительно быстро нагрелась, и я полезла искать другую.

– Где там тонуть?

– Она, типа, встала, задумалась, ее и затянуло. А когда вытащили, уже поздно было. Померла.

– И где ее похоронили?

– У Вязовни.

Было тут неподалеку новое кладбище, у деревни Вязовня. Ему лет пятнадцать, а уже растянулось на весь лес. Там и не найдешь никого. Это если, конечно, задаться целью кого-то найти.

– Хотя бабка не помнит, чтобы хоронили. Может, и не хоронили совсем. Там оставили.

– Если бы там оставили, она бы так же, как камень, из земли вылезла. А трупов в затоне нет.

– Ничего, – Вичка с сожалением посмотрела в пустую банку, где жирно блестело оставшееся масло, – говорят, будет две недели без дождя и жарень. Совсем все высохнет, проявится.

Я представила, как это все будет проявляться, – и похолодела. Отложила тушенку.

А хорошо так. Дрожит воздух от жары, ни ветерка, застыли высушенные колосья пшеницы (или ржи – не помню, что колхоз на поле посеял), и среди этой звенящей тишины поднимаются трупы. Прямо из земли. Как памятники. Тут постоянно какие-то бои шли – Наполеон туда-сюда ходил, Гражданская, Вторая мировая, наверняка не всех нашли и закопали. Куликовская битва у нас тоже эхо дала. На кладбище живем, по кладбищу ходим!

Хлопнула дверь, и я вздрогнула – до того все это ясно увидела. А тут еще банка выскользнула из пальцев – и по ногам. Я взвыла, проклиная все битвы вместе взятые. Вичка, как водится, довольно захмыкала. Хорошо, не засмеялась. А то бы я ее этой банкой прибила и эпитафию потом сочинила. Что-нибудь про тучи и дождь.

– А ты чего здесь? – строго спросила моя бабушка. – Шуре нехорошо стало, она домой пошла. Я думала, ты там. И кто это грабли по двору раскидал? Я чуть не наступила.

Вичка озабоченность на лице изобразила, смахнула со стола крошки.

– Спасибо, баба Мань, – прощебетала она, выскакивая за дверь. – Все было очень вкусно!

– Чего это ей вкусно было? – проворчала бабушка.

– Шпроты тебе особенно удались, – ответила я. Вичка убежала, отдуваться за нее мне придется. – Ты у нас по ним мастер.

– Так! – Бабушка тяжелым взглядом посмотрела на стол, на скатерть, на банку, на разломанную буханку хлеба. – Завтра едем в Троицкое, в церковь. А не поможет – поедем в Гостешево. Я уже договорилась там с одной. Шурка мне телефон дала. Я позвонила. В любой день перед вечерней дойкой она нас и примет.

– А если одно другое перебьет? – Кататься по деревням развлечения ниже среднего. Да еще по такому идиотскому поводу.

– Да тебя и граблями не перебьешь! – рассердилась на меня бабушка. – Мы сначала съездим в церковь, потом посмотрим. Будешь чудить – дальше поедем.

– А вот что, если священник поможет, а шептунья потом все испортит? – настаивала я.

– Как это испортит, как это испортит! Все на пользу! А ты чего с тушенкой-то? Проголодалась?

Нет, я не проголодалась. Мне вообще в деревне есть не хочется. Воздух здесь какой-то плотный. Им одним питаться можно. Ну и еще бутербродами.

На ужин бабушка нажарила картошки и принесла банку молока. После такой еды я полночи не спала – в животе бурчало и перекатывалось. А потом я вдруг увидела Юлечку. Она стояла в дверях комнаты, одной рукой отодвигая штору. Высокая, ей была низка притолока, поэтому она согнулась, смотрела на меня. Одной рукой, значит, штору отодвигает, а другой протягивает мне наушник. Хочет, чтобы я присоединилась. И уже слышно, что там играет. Басы, клавиши. И голос. Протяжный, на одной ноте.

В животе моем булькнуло, и я проснулась. Юлечки не было. Никто не предлагал мне послушать музыку. Музыка и так играла. Телефон. Где-то на кухне.