Книга На корабле утро - Александр Зорич

– «Блажен, кто посетил сей мир в его минуты роковые», – пробормотал образованный Щедролосев.

– Ну это-то все знают… А дальше? Могу поспорить, дальше не помнишь! – отозвался гранатометчик Крушков.

– А на что поспоришь? – вкрадчиво поинтересовался Щедролосев.

– Ну на что… Да хоть бы и на клонский офицерский кортик!

– А он у тебя есть – кортик?

– Пока нет. Но ты ведь все равно дальше не знаешь. Так что какая разница!

– То есть спорим?

– Да.

– «Блажен, кто посетил сей мир в его минуты роковые! Его призвали всеблагие как собеседника на пир. Он их высоких зрелищ зритель, он в их совет допущен был. И заживо, как небожитель, из чаши их бессмертье пил!» – красиво, победительно продекламировал Щедролосев.

В наушниках послышалось озадаченное сопение сразу четырех человек (мое в том числе).

Но отчаяннее всех сопел Крушков.

– Ни фига себе… – только и смог промолвить он.

Всем было ясно, что теперь кортиком Крушкову придется где-то разжиться. Ведь спор есть спор.

Завершив этот высокоученый литературный диспут, делавший честь родному осназу, мы пересекли при помощи пропульсивных движков разрушенный отсек и сгрудились перед следующим шлюзовым перепускником.

Это было грубой ошибкой. И ошибка эта была всецело на моей совести. Учил всех, учил… Мол, не расслабляться… А сам Тютчевым заслушался…

По нам ударили в пять стволов откуда-то снизу, из хитросплетения перекрученных труб на трюмной палубе.

Вскрикнул раненый сержант Помелица.

Остервенело выругался Крушков.

Мой «Валдай» зацепило где-то в районе локтя и сразу же развернуло на сто восемьдесят градусов.

– Осветительными вниз! – заорал я.

Я резко включил движок и рванул вверх.

То же поспешили проделать и Щедролосев, и Крушков, и Деркач. С той лишь разницей, что каждый из них выбрал свое направление движения.

Итак, группа рассредоточилась, затрудняя задачу вражеским стрелкам. И только раненый Помелица замешкался. Но тут я уже поделать ничего не мог. Не до того было.

Внизу разорвались осветительные гранаты, посланные виртуозом своего дела Крушковым.

Впрочем, и без них датчики наших скафандров запеленговали противника, а парсер выдал точное целеуказание. Стреляй и радуйся. Все мы начали радоваться почти одновременно.

Попали, не попали – сказать было трудно. Но наши оппоненты на трюмной палубе взяли паузу.

– Саша и Маша шумели на крыше. После двух выстрелов стало потише, – проскрипел Крушков.

Это была его любимая прибаутка.

Мы слышали ее десятки раз. И всё равно улыбнулись.

– Теперь «баклажаны» – и сразу вниз! – приказал я.

«Баклажанами» мы называли портативные одноразовые гранатометы ПОГ-40. Сходство в форме и цвете было налицо.

Решение мое было на грани приемлемого. Ведь осколки «баклажанов» уверенно накрывали не только нападающих, но и нас самих из расчета две дюжины на квадратный метр. И все-таки других вариантов я не видел. Нам требовалось убраться с открытого места, где мы представляли собой чересчур легкие мишени, а прикрыть свой тактический маневр мы могли только при помощи карманной артиллерии…

Всем нам действительно досталось осколками. Но «Валдаи» выдержали.

Мы уложили двоих, но уцелевшие оправились быстрее, чем мне хотелось бы. Мы не успели окончить маневр, когда на нас снова посыпались пули из кургузых клонских пистолетов-пулеметов «Куадж» – к счастью, ничего мощнее у этих корабельных крыс не сыскалось.

Мы тоже не остались в долгу. Если бы дело происходило на планете с нормальной атмосферой, всё вокруг наверняка загудело бы от рикошетов. Но здесь лишь густые снопы искр свидетельствовали о том, что эффективность нашей стрельбы близка к нулю.

Вообще, что делать дальше, оказавшись в этой чащобе искореженного металла, я не понимал.

Схоронившись за сплющенной стальной емкостью неясного назначения, чтобы сменить опустевший магазин своего «Нарвала», я впервые за операцию пожалел, что сегодня именно мне, а не капитану Плахову, как всегда ранее, пришлось вести циклопов нашей роты в бой. Уж Плахов бы точно сообразил, как выковырять клонов из ледяных сумерек трюма.

Один Бог знает, чем бы всё кончилось, но эти самые ледяные сумерки вдруг озарились чередой охряных и карминовых вспышек. Вслед за чем над нашими головами пролетели искалеченный пистолет-пулемет, чья-то нижняя конечность и три ведра вездесущего технического мусора – нарубленные крупнокалиберными пулями в вермишель обрывки тонкого кабеля, блестящие обрывки термоизоляции, рой пластиковых уголков и крепежей…

– Говорит Арбузов! Говорит Арбузов! Назовите себя, если вы меня слышите!

– Валера, твою мать! Здесь Степашин. Слышу чисто. Ты где?

Сказать по совести, я был на триста процентов уверен, что Арбузов преспокойно ожидает спасателей на борту своего поврежденного «Кирасира». И что на связь он вышел лишь благодаря тому, что одна-две особо юркие радиоволны проскочили в пробоины по левому борту фрегата.

– Что значит «где»? Я Щедролосева вижу, он как таракан за вздыбленным палубным настилом затаился. А теперь и Крушкова вижу… А тебя не вижу.

– Ты что, здесь? – Моему удивлению и впрямь не было пределов.

– Да здесь, здесь. Мои ребята, значит, клонов вычистили, а ты, герой, даже не заметил!

Я расхохотался. Есть такой хохот – нервный.

В эфире начали появляться и мои циклопы.

– Жив-здоров боец Крушков!

– Ранен. Но не очень серьезно. Вколол блокаду. До конца операции дотяну, – отрапортовал Помелица.

У меня камень упал с души.

– Жизнь прекрасна! – отозвался закоренелый оптимист Щедролосев.

И только Деркач отмалчивался. В последний раз он попадал в фокус моего внимания в самом начале перестрелки. Потом вроде бы тоже где-то мелькал. Но в этом я уже не был уверен.

– Семен, ты что там притих? – спросил я и, не дождавшись ответа, поинтересовался у циклопов: – Эй, ребята, Деркача никто не видит?

– Да вроде нет.

– Там, возле двери он сидел. Я подумал, ранец у него забарахлил.

– А слабо слетать проверить? Крушков, к тебе в первую очередь относится.

Через минуту Крушков вновь вышел на связь.

По его тяжелому дыханию я в ту же секунду понял: дело швах.

– Тут… В общем… Царствие небесное, вечный покой.

– Да брось ты, Василек, – с нервной ленцой в голосе сказал Помелица.

– Чего бросать-то… Семена больше нет… с нами.