Книга Смерш. Один в поле воин - Николай Лузан

— Писать?! — чужим голосом произнес Петр.

— Не петь же. Ты не соловей, шоб тебя слушать, — с кривой ухмылкой заметил Макеева и двинул по столу чернильницу с ручкой.

Петр не шелохнулся и глухо произнес:

— За меня трофейный автомат росписи ставил!

— А-а, все вы так говорите, а как копнешь, то такое говно вылазит, что…

— Говно-о-о?! Т-ты че несешь, лейтенант?! Мы там своей кровью умывались, пока вы тут линию фронта выравнивали! Мы… — вскипел Петр.

— Чего-о?! — Макеев поперхнулся. Папироса, зажатая в уголке рта, сползла с губы и упала на стол, а когда к нему вернулся дар речи, он обрушился на Петра с угрозами:

— Молчать! Гад, ты на кого пасть разеваешь?! Да я тебя, как вошь, одним пальцем раздавлю!

— Это вы мастера! А кто с фрицем воевать будет? Кто?!!

— Заткнись, пока я тебя не шлепнул!

— Не пугай — пуганый. Я не в обозе отъедался, а фрицев колпачил.

— Молчать! Да я тебя!.. — взвился Макеев и ухватился за кобуру с пистолетом.

Петр дернулся вперед. Тут же за его спиной угрожающе заворочался сержант, и лязгнул затвор автомат. Наступившую вязкую тишину нарушали прерывистое дыхание и глухие разрывы мин. В отблесках тусклого пламени лица Макеева и Прядко, искривленные судорогами, напоминали уродливые маски. Несколько секунд они сверлили друг друга пылающими взглядами. Не выдержав, Макеев отвел глаза в сторону. Он отпустил кобуру, подрагивающей от напряжения рукой нашарил на столе папиросу, смял ее, отшвырнул в угол и тяжело опустился на лавку.

В блиндаже воцарилось гнетущее молчание. Продолжалось оно недолго. Матвеев, окатив Петра ледяным взглядом, достал из папки документ и, потрясая им, злорадно процедил:

— Так, говоришь, с фрицами воевал?

На лицо Петра легла тень — он недоумевал.

— А с кем же еще?

Это не укрылось от Макеева, и он с пристрастием продолжил допрос:

— Здесь черным по белому написано, как ты с фрицами снюхался!

— Я-я?! Я снюхался с фрицами?!! — Петр не мог поверить своим ушам.

— Ну не он же! — Макеев мотнул головой в сторону Дроздова и снова перешел в наступление: — Говори, какое дали задание? Кого еще внедрили в группу? Фамилии? Псевдоним?

— Задание? Внедрили? Ты че несешь, лейтенант?! — Петр уже не отдавал себе отчета и бросился к Макееву.

— Сидеть! Не двигаться! — взвизгнул тот и судорожно заскреб ногтями по кобуре.

Сзади на Петра навалился сержант и припечатал к чурбаку. Он пытался освободиться, но лапы-ручищи мертвой хваткой вцепились в плечи и не давали не то что двинуться — свободно вздохнуть.

— Какое задание?! Ты че, охренел?! — прохрипел Петр.

Макеев подался к нему и, заглядывая в глаза, прошипел:

— Сволочь! Я тебе покажу «охренел»! Хватит ваньку валять! У меня на тебя бумаг воз и маленькая тележка! — и, хлопнув папкой по столу, сорвался на крик: — Говори, когда на фрицев стал работать?! Когда?

Мятый клочок бумаги, которым потрясал особист, перевесил пять месяцев хождения Петра по мукам в гитлеровском тылу. Он съежился и глухо обронил:

— Мне признаваться не в чем. За меня скажут ребята. Я за чужие спины не прятался и оружие в бою добыл.

— Ты эти частушки пой кому-нибудь другому! Говори правду, если жить хочешь! — напирал Макеев.

— Ну, хватит меня пугать! Я свой испуг на той стороне оставил.

— Смелый, говоришь?

— Побываешь в моей шкуре — поймешь, — огрызнулся Петр.

— А-а, решил невинной овцой прикинуться. Меня не проведешь. Я твое шпионское мурло насквозь вижу.

— Что-о-о?! Ты что, лейтенант, совсем спятил?!

— Ч-е-е?! Я те покажу «спятил»! Ты, продажная сволочь, мне сейчас все расскажешь!

— Расскажу, расскажу! Как мы кору с деревьев жрали? Как воду с кровью хлебал? Как…

— Молчать! Хорош на жалость давить! — рявкнул Макеев.

— Жалость? Эх, лейтенант, что же ты делаешь? Что же ты делаешь? — потерянно повторял Петр.

Макеев, швырнув ориентировку о розыске гитлеровских агентов на стол, откинулся на стенку, и в его глазах появился победный блеск. Достав из пачки новую папиросу, он прикурил от фитиля и, постреливая колючим взглядом в Петра, ждал, чем все закончится. После такого навала гитлеровские агенты обычно ломались и начинали просить о пощаде. Расчет на то, что упрямый интендант поплывет, не оправдался, сжавшиеся в плотную складку губы и сама его фигура выражали молчаливый протест. Поняв, что от Прядко с ходу ничего не добиться, Макеев распорядился:

— Дроздов, в холодную гада!

— Есть, товарищ лейтенант! — ответил сержант и, вскинув автомат, потребовал: — Встать!

Петр, окатив Макеева ненавидящим взглядом, медленно поднялся с табуретки.

— Руки за спину! Шаг в сторону! Попытка к побегу — стреляю без предупреждения! — гвоздил его командами Дроздов.

Все происходящее казалось Петру кошмарным сном. На ставших непослушными ногах он с трудом выбрался из блиндажа и вскарабкался на бруствер окопа. Четыре десятка растерянных, недоуменных взглядов бывших подчиненных обратились к нему. Пряча от них глаза, Петр прибавил шаг.

— Тише, штаны порвешь! — рявкнул за спиной сержант.

— За свои трясешься? — буркнул Петр.

— Че-че?

— Они что, у тебя последние?

— Поговори мне, щас пулю схлопочешь.

— Прибереги ее для фрицев.

— Молчать, шкура фашистская! — гаркнул сержант, и ствол автомата уперся в спину Петра.

Прядко промолчал. Оловянные глаза конвоира говорили о том, что этот истукан, не раздумывая, мог нажать на курок. Обойдя стороной артиллерийскую батарею, они вышли на узкую тропинку. Вскоре она резко пошла вниз. Ноги скользили по схваченной легким морозцем земле, и им пришлось двигаться черепашьим шагом.

Окрик «Стой, кто идет?!» заставил их остановиться.

Из-за угла сарая показался часовой, узнав сержанта, уныло произнес:

— Цэ ты, Степан!

— А хто ж еще?

— Я думав, шо смена.

— Притопает, куды денется, — буркнул сержант и распорядился: — Принимай жмурика!

— Хто такой?

— Шпион.

— Вот же гад, а с виду не скажешь.

— Фрицы не дураки, знают, кого засылать.

— А ты их видел, крыса тыловая, — не сдержался Петр и тут же, получив прикладом в спину, полетел на землю.

— Я тебе покажу «крыса»! Сволочь недобитая! — взбеленился сержант и заорал на часового: — Че стоишь?! Открывай!