Книга Паломино - Даниэла Стил

С этими словами Саманта рухнула в кресло и снова разразилась рыданиями. Джон решительно захлопнул чемодан, в который наспех побросал полдюжины рубашек, пару трусов, две пары обуви и летний костюм. Вещи торчали из щелей, в руке Джон держал несколько галстуков. У него голова шла кругом. Он даже рассуждать здраво не мог, не то чтобы как следует уложить свое барахло!

– Я вернусь в понедельник, когда ты будешь на работе.

– Я не пойду на работу.

– Почему?

Саманта подняла на Джона глаза, увидела, какой он взъерошенный, с блуждающим взглядом, и тихонько рассмеялась сквозь слезы.

– Потому что от меня только что ушел муж, тупица, и я вряд ли найду в себе силы выйти в понедельник на работу. А ты что, возражаешь?

Джон даже не улыбнулся, выражение его лица нисколько не смягчилось. Он лишь виновато посмотрел на Саманту, кивнул и торопливо шагнул через порог. По дороге Джон выронил два галстука. Когда он ушел, Саманта подняла их и долго сжимала в руке, упав с рыданиями на диван.

С того августовского вечера она часто рыдала, повалившись на диван, однако Джон так и не вернулся. В октябре он устроил себе небольшие каникулы, уехал в Доминиканскую Республику, получил развод и через пять дней женился на Лиз. Теперь-то Саманте уже давно было известно, что Лиз беременна, но, когда она впервые услышала это известие, оно было для нее как острый нож в сердце. Однажды вечером Лиз объявила по телевизору на всю страну о том, что ждет ребенка, и Сэм была совершенно потрясена и шокирована. Так вот почему Джон ее оставил! Из-за ребенка… из-за младенца… из-за сына, которого она, Сэм, ему подарить не могла. Однако потом, постепенно Саманта поняла не только это.

В их отношениях было много такого, чего Саманта не замечала, не желала замечать, поскольку очень сильно любила Джона. Он с ней внутренне соперничал, болезненно реагировал на профессиональные успехи Сэм. Хотя Джон был одним из самых популярных телекомментаторов в стране и всюду, где бы он ни появился, за ним ходили толпы людей, умоляя дать им автограф, Джона, похоже, никогда не покидало чувство, что его успех эфемерен и в любой момент все это может кончиться. Он боялся, что его заменят кем-нибудь другим, что колебания рейтинга способны круто изменить его жизнь. У Сэм все было иначе. Она работала заместителем директора второго по величине рекламного агентства Америки; нельзя сказать, что Саманта чувствовала себя так уж уверенно, однако ее положение было более прочным, чем положение Джона. Профессия Саманты не гарантировала надежного заработка, и все же за ее плечами было столько успешно проведенных рекламных кампаний, что ветер перемен страшил ее гораздо меньше, чем Джона. Этой осенью, сидя дома в одиночестве, Саманта припоминала обрывки разговоров, припоминала то, что когда-то говорил ей Джон…

«О господи, Сэм, да ты в тридцать лет достигла таких высот! Черт возьми, у тебя с премиями выходит больше денег, чем у меня!»

Теперь Саманта понимала, что Джона уязвляло еще и это. Но что ей нужно было сделать? Уйти с работы? Но почему? А чем ей заниматься в такой ситуации? Детей у них не было, а усыновить кого-нибудь Джон отказывался наотрез.

«Это совсем не то, что собственный ребенок».

«Но он же станет твоим! Послушай, мы могли бы усыновить новорожденного, мы с тобой еще молоды и можем взять самого лучшего малыша. А дети так много значат для семьи, любимый, подумай об этом…»

Во время таких обсуждений ее глаза всегда сияли, а его блестели как лед, и он отрицательно качал головой. На все ее уговоры усыновить ребенка Джон неизменно отвечал отказом. Что ж, теперь ему не о чем беспокоиться. Через три месяца, так, кажется, он сказал, у него родится первенец. Его собственный ребенок. При мысли об этом Саманта вздрагивала, будто от удара.

Она постаралась не думать на эту тему, поднявшись на верхний этаж и отперев дверь своей квартиры. В последнее время здесь стоял затхлый запах. Окна были постоянно закрыты, в комнатах царила жара, растения в горшках засыхали, а Саманта даже не пыталась их спасти. И выбрасывать не выбрасывала. Все, все здесь было пронизано нелюбовью, квартира приобрела нежилой вид, словно сюда заходили только переодеться – и больше ничем тут не занимались. И так оно и было. Саманта с сентября перестала себе готовить, она лишь делала себе кофе. Завтраком Саманта пренебрегала, обедала обычно вместе с клиентами или с другими служащими компании «Крейн, Харпер и Лауб», а про ужин, как правило, забывала. Если же ее вдруг одолевал голод, то она покупала по дороге домой сандвич и ела его прямо из вощеной бумаги, положив на колени и уставившись в телевизор, по которому показывали новости. Саманта с лета не доставала из буфета тарелок, и ее это нисколько не волновало. В последние месяцы она вообще не жила, а существовала, и порой ей казалось, что так будет продолжаться вечно. Мысли Саманты были только о том, что произошло: она вспоминала, как Джон сказал ей, что он уходит, думала, почему он ушел, и страдала из-за того, что он больше не принадлежит ей. Боль сменилась яростью, за яростью пришла тоска, за ней – снова негодование, и наконец к Дню благодарения Саманту настолько истерзали противоречивые чувства, что душа ее онемела. Саманта чуть было не завалила самую крупную рекламную кампанию, порученную ей за все время работы в агентстве, а за две недели до этого она зашла в кабинет, закрылась на ключ и упала ничком на диван. На мгновение ей показалось, что она сейчас забьется в истерике или потеряет сознание, а может… может, кинется к первому попавшемуся человеку и начнет плакаться в жилетку. Ведь она никому, абсолютно никому не нужна, никого у нее нет! Отец Саманты умер, когда она еще училась в колледже, мать жила в Атланте с мужчиной, которого она считала очаровательным (с чем Сэм, правда, не соглашалась). Он работал врачом и был напыщенным и жутко самодовольным типом. Но ничего, мама счастлива – и ладно!.. Все равно Саманта не была настолько близка со своей матерью, чтобы обратиться к ней в трудную минуту. Она даже о своем разводе сказала ей только в ноябре, когда мать позвонила Сэм по телефону и застала ее в слезах. Мать поговорила с Самантой ласково, но отношения их не стали от этого теплее. Слишком поздно… Теперь Саманте нужна была не мать, а муж, человек, с которым она в последние одиннадцать лет лежала по ночам рядом, делила радость и смех… человек, которого она любила и знала лучше, чем свое собственное тело… человек, рядом с которым она по утрам чувствовала себя счастливой, а по ночам – спокойной. И вот его с ней нет… При мысли об этом к глазам Саманты всегда подступали слезы и она впадала в отчаяние.

Но сегодня вечером усталая и замерзшая Саманта впервые почувствовала, что ей все равно. Она сняла пальто и повесила его в ванную сушиться, стянула с ног сапоги и провела щеткой по золотисто-серебряным волосам. Машинально посмотрелась в зеркало, толком не разглядев своего лица. С недавних пор она ничего не видела, глядя на себя в зеркало… ничего, кроме обтянутого кожей овала, двух тусклых глаз и копны длинных белокурых волос. Саманта принялась раздеваться и наконец скинула черную шерстяную юбку и черно-белую шелковую блузку, в которых она ходила на работу.

Сапоги, что Саманта сняла и бросила на пол, были куплены в парижском магазине «Селин», а шейный платок с черно-белым геометрическим рисунком – в «Гермесе». В ушах болтались массивные жемчужно-ониксовые серьги, волосы Саманта собрала в строгий пучок на затылке. Промокшее пальто, повешенное в ванной, было ярко-красного цвета. Саманта Тейлор, даже убитая горем, была поразительно красивой женщиной или, как называл ее творческий директор агентства, «сногсшибательной красоткой». Она повернула кран, и в глубокую зеленую ванну хлынула горячая вода. Когда-то в ванной стояло столько горшков с комнатными растениями, все пестрело цветами… Летом Саманте нравилось держать здесь анютины глазки, фиалки и герань. На моющихся обоях были нарисованы крошечные фиалочки, а французская сантехника изумляла своим изумрудно-зеленым цветом. Однако теперь вся эта красота потускнела. Как и убранство комнат. Домработница, приходившая к Саманте три раза в неделю, старалась поддерживать в квартире чистоту, но не могла вдохнуть в ее жилище любовь. Увы, любовь покинула этот дом, как она покинула саму Саманту, а вещи в квартире приобретают лоск только тогда, когда их касаются теплые, заботливые руки, когда на всех предметах лежит налет любви, которую женщины способны проявлять в множестве разных мелочей.