Книга Моя еврейская бабушка - Галия Мавлютова

Я отрицательно помотала головой.

– Ничего нет, сумка пустая, в карманах пусто.

А потом началось главное. Началось ровно через девять минут. Теперь я знаю, что такое позор, причем настоящий, такое переживают редко. Вошедший оперативник включил фосфоресцирующую лампу, и я с ужасом увидела, что юбка, джемпер, сумка, даже волосы женщины и весь кабинетик светятся дивными лучами, особенно угол кабинета, куда директор рынка сбросила деньги. Даже на мне остались следы вещества. Это была взятка, причем, в крупных размерах, деньги заранее пометили специальным средством. Пока я любовалась фотографией пуделя с печальными глазами, директор рынка сбросила деньги, абсолютно не смущаясь присутствием сотрудника милиции в моем лице и двух понятых, тупо стоявших у двери.

Следы фиолетовых лучей красиво протянулись по низу юбки, длинными плетями протягиваясь в угол, где и красовались пачки денег, перетянутые аптечными резинками. Молча, чуть не плача, я принялась оформлять изъятие денег в крупных размерах, это была ежедневная дань от торговцев за место на рынке. Огромные деньги – как в те, так и в нынешние времена. Деньги не пахли, но светились и так красиво лежали в углу.

Мне стало стыдно. Так стыдно мне никогда не было. Я ощущала себя предателем системы. Я еще долго помнила это отвратительное ощущение, и долго корила себя, зачем поверила женщине? До сих пор мне грезится честный взгляд печальных глаз беззащитной женщины, он смотрит на меня из прошлого с немым укором.

Прошли годы. Иногда я бываю на приемах, и, видя ослепительных нарядных женщин, всегда вспоминаю ту, с Мальцевского рынка, с честным взглядом серых печальных глаз и фотографией пуделя в сумочке.

Санкт-Петербург, Россия, 2002 год

Ошибка природы

Иногда в прошлом можно спрятаться, иногда в него можно окунуться, как в прорубь. Ох уж, эти далекие восьмидесятые, кажется, что все было только вчера. Кому-то эти годы покажутся далекими, прошловековыми, мне же они видятся близкими и родными, ведь это были годы моей боевой молодости. В то время я работала детским инспектором в одном из центральных районов города Ленинграда.

Службу детских инспекторов создали в тридцать пятом году для работы с детьми, насильно лишенными родителей – политических заключенных, являвшихся «врагами народа». И таких детей нужно было определять в детские приемники-распределители, в детские дома и приюты. И не просто определять, а так «устроить» ребенка, чтобы он навеки забыл своих родителей, свою фамилию, имя и отчество, и даже собственный день рождения. Постепенно профессия прижилась, и, утратив политическое предназначение, стала принадлежностью правоохранительной системы со всеми вытекающими отсюда последствиями, а в восьмидесятые детский инспектор плавно трансформировался в инспектора по делам несовершеннолетних, словно кроме несовершеннолетних не существовало малолетних, грудных и других обездоленных детей. Дети ведь тоже могут являться потерпевшими, и защитить их гораздо сложнее, и судьба их трагичнее, чем у любого взрослого, будь то преступник или жертва преступления.

Много детских судеб прошло через мои руки и сердце в те годы, и каждому я старалась помочь, безжалостно расходуя собственные силы, время и здоровье. Судьба любого подростка становилась моей собственной болью, и я без всяких раздумий растрачивала себя, чтобы помочь обрести равновесие случайно оступившемуся ребенку. Случалось много казусов и курьезов, без которых никак было не обойтись в работе, тем более с детьми!

Однажды в мое дежурство постовые милиционеры доставили в детскую комнату правонарушителя. Правонарушение было довольно странным: подросток в Гостином дворе в отделе игрушек раздевал кукол. Никогда я не слышала о подобном правонарушении – ни до этого случая, ни после.

Что это: кража, хулиганство – или то и другое вместе? Я с любопытством разглядывала безумно красивого мальчика лет двенадцати и молчала, не зная, что сказать. Ни на хулигана, ни на вора мальчик не похож, скорее – на дорогую и редкую игрушку. После долгой беседы с ним мне стало ясно, что мальчишка не вор, и не хулиган. Правонарушение имело неясную природу своего происхождения. Картина не прояснилась и после того, как явился отец мальчика, оплывший и грузный прапорщик. Физиономия у него была круглая, румяная, вызывающе лупеточная, такая могла принадлежать только женщине. Глядя на грузную фигуру прапорщика, можно было представить его пышной и румяной бабой, бойкой и вздорной…

Почувствовав во мне заинтересованную сторону, посетитель стал изливать свою боль плачущим голосом.

– С малых лет любит переодеваться в девчоночьи платья. Таскает у двоюродной сестры, тайком переодевается, и никакими силами не снять с него платье.

– Когда это случилось в первый раз? – осторожно поинтересовалась я.

Мне казалось, что я касаюсь тонкой материи чувств, случайно вмешиваясь в недоработку самой природы. Почти что трогаю руками тайны мирозданья! Ничего не поделаешь, даже Всевышний имеет право на ошибку.

– В два года! – воскликнул прапорщик и всплеснул при этом руками. Получилось совсем по-бабьи…

– А сколько раз он надевал платья? – Я по-прежнему была осмотрительна.

– Да так все время и напяливает! – Прапорщик обреченно махнул рукой и облокотился на мой стол.

Мы с грустью посмотрели на мальчика. Женя, так звали красавчика, смотрел в окно, и желания разговаривать с нами у него не наблюдалось.

– И что нам делать? – обратилась я к несчастному папаше. – Продавцы Гостиного двора жаждут крови. Им ответ надо давать. Ну, в смысле, что я предприняла по отношению к вашему сыну, какие меры воспитательного воздействия… – терпеливо объясняла я.

– Да какие там меры, он же – ошибка природы, – вздохнул отец. – Может, убить его?

– Убивать не надо! – испугалась я. – Мы его перевоспитаем. С вашей помощью, конечно. И ваш сын нам поможет. Женя, ты согласен перевоспитываться?

Паренек злобно взглянул на меня, и от его взгляда меня передернуло. Слишком взрослый взгляд оказался у этого красивца. Я помрачнела и, собрав волю в кулак, произнесла «железным» голосом:

– Женя, если ты не согласишься на мое предложение, мне придется оформить твое правонарушение, как кражу. И до конца своих дней ты останешься вором. Судьба твоя пойдет наперекосяк. Согласен?

– Нет! – словно передразнивая меня, произнес «железным» голосом Женя.

– Значит, будем перевоспитываться! – обрадовалась я. – Будешь приходить ко мне на беседы раз в месяц. Или я сама тебя буду вызывать. Одного, без родителей. Согласен?

– Согласен. – Тяжелый вздох.

Я проводила их до дверей, мысленно желая мальчику и его отцу обрести равновесие в этом шатающемся мире. А затем в суете милицейских будней забыла про паренька со странными привычками.

Прошло два года. Как-то меня вызвали по рации в дежурную часть, нарушив мои личные планы, я только собралась улизнуть с работы пораньше. Не вышло! Мысленно чертыхнувшись, я помчалась в дежурку. Еще у двери меня оглушил хохот: смеялись все, постовые, дежурные и даже их помощники.