Книга Эмир Кустурица. Автобиография - Эмир Кустурица

Слово «секс» звучало как название бисквита «кекс», его было легко запомнить, но смысл от меня ускользал. Ребята пускали слюни, глядя на мать Снежаны, и свистели ей вслед, но боялись ее мужа. Когда этот черногорский офицер двухметрового роста возвращался с работы, хулиганы растворялись в пространстве, спрятавшись в подъездах домов. Казалось, он сошел прямо с экрана, из телевизионных новостей, где проводил смотр полка, ожидая с минуты на минуту прибытия в аэропорт товарища Тито. Когда я смотрел, как он прокладывает себе путь среди простыней, висящих на веревках между нашим домом и акацией в глубине двора, мне казалось, что стоит ему чихнуть — и все листья разом упадут с деревьев и преждевременно наступит осень. Настолько папа Снежаны был сильным.

* * *

Постепенно мои походы из дома в школу стали более быстрыми, чем полет Гагарина в космос. Я стрелой взлетал по склону вверх и от нетерпения отбивал чечетку, ожидая звука колокола, предвещающего появление Снежаны. Мое представление о времени носило неустойчивый характер: дорогу к школе можно было сравнить со скоростью Гагарина, но возвращение домой больше походило на замедленную съемку. Отец Снежаны держал меня за руку. Его брови напоминали жестяные навесы на фасадах бедных домов квартала Горица. Чтобы скрыть свою робость, я отмеривал наш путь по улицам, считая свои шаги. Таким способом мне удавалось не встречаться взглядом с отцом Снежаны. Когда я поднимал голову, мне казалось, что он разговаривает со мной с крыши небоскреба JAT[5]на улице Васе Мискина, настолько он был высоким.

— Никто не имеет права обижать тебя, малыш! — говорил он мне, а я молча улыбался, мечтая о том, чтобы дорога домой заняла больше времени, чем полет Гагарина.

* * *

Снежана училась в 1«Д», на третьем этаже, так что я мог видеть ее только на большой перемене. В маленьких перерывах учительница не выпускала нас в коридор. Я компенсировал отсутствие Снежаны долгими мечтами по ночам, когда мне не удавалось заснуть, и при одной мысли о ней мое сердце начинало биться быстрее.

* * *

Моя мать, обеспокоенная тем, что учеба не вызывает во мне никакого интереса, регулярно отправлялась на родительские собрания. Чтобы ей не было стыдно перед другими матерями, учительница оставляла беседу с ней на самый конец.

— Я не знаю, что вам сказать, товарищ Сенка, — говорила Ремац Славица. — Если бы он был идиотом, мне было бы легче. Но в данном случае нужно как-то пробудить его интерес.

— Я тоже не знаю, что делать. Одной мне не справиться. А его отец слишком импульсивен, чтобы я ему об этом говорила. Он испортил себе нервы у партизан. Лучше мне молчать.

* * *

Иногда отец продлевал свои деловые поездки и возвращался домой позже, чем было предусмотрено. После этого ему приходилось снова адаптироваться к реалиям семейной жизни. Именно в это время Сенка сообщала ему все важные новости, включая то, что я был далеко не лучшим учеником в классе.

— Он исправится, у него вся жизнь впереди, — отвечал отец, прежде чем погрузиться в сон, пытаясь наверстать бессонные ночи.

* * *

Для меня в школе многое было непонятным. Например, для чего был нужен урок труда. До того самого дня, пока учительница не объявила:

— Дети, вы можете мастерить все, что вам захочется! На любую тему.

И тогда я решил сделать трансатлантический корабль «Титаник», который видел в фильме с одноименным названием. Фильм, отнесенный к жанру драматической комедии, стал для меня настоящей трагедией.

Когда я уютно устраивался в скрипящем кресле кинозала Дома культуры полиции, мать показывала на свои часы, шепотом предупреждая, что придет за мной за пять минут до окончания киносеанса. В главном зале демонстрировали приключенческие, а также исторические фильмы. Однажды показали «Диктатора» Чарли Чаплина, а вместо новостей — короткую комедию «Шарло потерялся в революции». Пока я смотрел фильмы, Сенка отправлялась проведать своих родителей, которые жили в большом доме номер два по улице Мустафы Голубича, чтобы помочь им по хозяйству. От Дома культуры полиции этот дом отделяли двор, заросший сорной травой и крапивой, и фонтан, где никогда не было воды. Мать моей мамы звали Ханифой, у нее был рак нёба, а дедушка Хакия не любил, когда его дочь уделяла столько внимания вопросам гигиены.

— Тебе бы, дочка, — говорил он ей, — лучше развлечься и сходить в кино, чем надрываться здесь. У тебя что, дома работы мало?!

В то время как она скребла пол на кухне, он неподвижно смотрел на таз с водой и ворчал:

— Другие занимаются сексом, а ты, Хакия, киснешь в ванной!

Никто не понимал, что он имеет в виду, но это было прелюдией к рассказу о его приключениях. Маму моей мамы мы все называли Матерью, а не бабушкой, как другие. Пока дочь мыла и расчесывала волосы больной матери, отец начинал рассказывать свою любимую историю. Речь шла о похищении, реально произошедшем в городе Доньи-Вакуф. Дедушка Хакия, в ту пору молодой парень, вооруженный маузером, вместе со своими братьями выкрал мою бабушку. Он был беден, и его тесть, богатый торговец, и слышать ничего не хотел о свадьбе. Моя бабушка Ханифа всегда смеялась, слушая эту историю, где она была главной героиней, несмотря на боль, которую причинял ей этот смех, поскольку врачи удалили ей мягкое нёбо. Мой дед, высокий и крупный мужчина, в свое время чудом избежал смерти. Я был уверен, что, когда вырасту, стану похож на него. На моей любимой фотографии он был запечатлен в форме полицейского Королевства Югославия накануне Второй мировой войны. Когда я как-то спросил его, что это за костюм, он мне ответил:

— В тысяча девятьсот сорок первом году я чуть не лишился головы из-за этой формы. Накануне облавы в Вакуфе один усташ[6]который был моим школьным товарищем, предупредил меня: «Хакия, хватай ноги в руки и беги отсюда, я получил приказ завтра тебя ликвидировать».

— И что ты сделал?

— Сбежал в Сараево. И остался в живых!

* * *

На «Геркулеса» со Стивом Ривзом в главной роли мать приводила меня в Дом культуры полиции не менее одиннадцати раз. Каждый раз, возвращаясь домой, я изображал сцену разрушения греческого храма. Я связывал веревкой ножки двух кресел. Дерганье за веревку приводило к обрушению кастрюль, котелков и прочих кухонных принадлежностей, которые были предварительно разложены на спинках кресел. Подразумевалось, что так я воспроизвожу сцену, когда Геркулес, прикованный к колоннам храма, в своем желании освободиться неистово тянет за цепи и разрушает храм. Однажды, по случаю какого-то праздника, я показал этот номер во дворе нашего дома. От усилия и волнения я неожиданно пукнул. Мне стало стыдно, поскольку все начали смеяться, но мой отец, у которого было хорошее настроение после полуденной сиесты на диване, меня утешил: