Книга Физиология наслаждений - Паоло Мантегацца

Если сознанье собственных недостатков может сделать критику менее строгой, я сознаюсь, что нахожу немного небрежным стиль моего труда. Мне служит извинением то, что я не мог просмотреть корректурных листов, будучи далеко от моей страны. Часть, говорящая об умственных наслаждениях, очень неполна; многие чувственные формы радости забыты; многие пробелы могут быть заполнены лишь историей страданий, которую я, может быть, напишу когда-нибудь после более долгого жизненного опыта. Наслаждения меланхолии пропущены, потому что они представляют небесную, туманную грань, разделяющую оба мира – мир радости и мир страдания.

Без страха и без пылкой самоуверенности я жду приговора и мысленно жму руку всем честно и мужественно ищущим истину.

Париж, 15 апреля 1854 года

Вторая страница

Эта бедная книга еще не умерла. Она была встречена с большим снисхождением и сопровождала автора в обоих полушариях среди народов трех частей света. Ей следовало бы переменить обветшалое одеяние на более новое.

Я с величайшим удовольствием воспользовался критикой честных поборников истины, и если я не мог уничтожить все недостатки моей книги, я все же надеюсь вручить ее образованной и изящной публике с меньшим числом недостатков.

Я старался изучить новые, малоизвестные виды наслаждений.

Я расширил горизонт далекими путешествиями.

Я обогатил мой труд новыми главами – о наслаждениях опьянения, об этнографии, науке и философии наслаждений.

В добрый час, моя книга: я вверяю тебя тем, кто любит истину. Не гневайся на честную критику, какой бы суровой она бы тебе ни показалась; утешь жизнь страдальца, напомни ему, что еще здесь, на земле, человеку дарована богатая жатва радостей; направь того, кто предается не совсем благородным наслаждениям, на путь лучших радостей. Ступай и вернись, согретая симпатиями моих соотечественников и уважением всех хороших людей.

Милан, 2 июля 1859 года

Третья страница

Я должен опять дать пропускную грамоту этому детищу моей юности, являющемуся в третий раз перед глазами читающей публики, и я испытываю в одно и то же время и дорогую сердцу радость, и большой страх.

Радость всем легко понять, но чтобы вы не стали искать в том греха гордости, я скажу вам с глазу на глаз, что если моя книга прожила тринадцать лет и не умерла, то обязана этим отчасти своему здравому смыслу, но главным образом своему крестному имени и той цели, которой она задалась от рождения. Всякому приятно увидеть свой образ в зеркале чужой совести; всякому приятно сопровождать в его труде человека, который с ножом в руке и с глазом, вооруженным увеличительным стеклом, вступает с целью наблюдения и изучения в те таинственные области, где нарождаются радость и страданье.

Перечитывая в тридцать пять лет то, что было написано в двадцать два года, я хотел бы умыть руки от кое-чего, что я тогда настрочил, хотел бы ножом зрелого человека очистить мою книгу от горячностей юности; но с другой стороны, тот, кто раз замарал пальцы чернилами и помирился с этим пороком на всю жизнь, должен бы был исправлять себя самого в новых книгах и лишь настолько трогать подпилком старые, насколько это нужно, чтобы ржавчина не ела рук читателя. Таким образом, все те, кто добивается местечка в литературном или ученом мире, принесли бы в произведениях разных пор жизни в высшей степени драгоценный материал для естественной истории человеческого ума и его развития. При виде того, как одна и та же книга, с переменами возраста автора и в зависимости от выпавших ему на долю превратностей, меняет форму, изламывается и преображается до неузнаваемости, я испытываю грусть и отвращение. Это – дача, превращающаяся во дворец, или сад – в площадь. Пусть это будет лучше, пусть хуже, но всегда в этом преобразовании что-нибудь да будет потеряно. Оставим юноше его расточительность, зрелому человеку – его равновесие, старику – его скупость: у всякого дерева свои плоды, у всякого возраста – свои произведения.

Вот почему в зрелом возрасте я даю вам труд моей юности, только слегка подпиленный и подструганный. Воспринимай юношу таким, каков он есть, в ожидании суда над зрелым человеком.

Павия, 12 ноября 1866 года

Четвертая страница

В течение менее чем года «Физиология наслаждений» вступает в третий цикл своего существования. Мой издатель сообщает, что ей предстоит возродиться в четвертый раз под его счастливым покровительством, и я хочу дать в спутники этому детищу моей ранней юности приветствие моей любви к нему, так как оно собралось жить долгую и небесполезную жизнь.

В ту пору жизни, когда мы уверены, что крепко стоим на самой вершине горы, только потому, что медленно спускаемся по параболе падения, я захотел прочитать еще раз эту книгу, как будто бы она была не моя; захотел произвести беспощадный экзамен совести, чтобы увидеть, является ли моя «Физиология наслаждений» нравственной книгой. Итак, если вы даете мне опасное право быть судьей самого себя, я думаю, что книга честна и что ее чтение может внушить честные мысли и подвигнуть на благородный труд. У меня нет угрызений совести: я – не льстец человеческим похотям и никогда не ласкал человеческие слабости.

Природа даровала нам широкие радости в мире чувств, но я показал, что большие радости, сообразные с природой интенсивного наслаждения, находятся на высоте чувства, в отважной борьбе страстей, в бодром труде ума.

В течение моей жизни мне довелось получить не одно красноречивое благодарственное письмо от возвышенной и благородной души, которую я сумел вырвать из изнеженных, противных природе наслаждений; от обескураженной и разбитой души, которую я смог направить к великодушным поступкам. Позвольте мне порадоваться от всей души этому сделанному моей книгой добру.

Я питаю такую веру в способность нравственной радости улучшить и возвысить человека, что мне хочется пообещать тем, кто читает с удовольствием мои книги, и всем тем, кто желает мне сколько-нибудь добра, два новых тома: «Эпикура», и первый – опыт картин человеческой природы, который повествует о «Радостях человека», написанных как картины природы и изученных как факт науки.

Лицемерие – одна из самых выдающихся характерных черт нашей современной цивилизации. И верующие, и рационалисты, – и свободные, и рабы, и великие, и малые, и целомудренные, и развращенные, – мы все до единого копошимся в густом тумане циничного скептицизма, которым мы измучены и обессилены. Итак, соберитесь, взявши друг друга за руку, и с высоко поднятым челом гляньте прямо в лицо тому, чей возглас: «Брат, учись умирать», донесся до нас через столько веков; и соберитесь, чтобы, в свой черед, воскликнуть еще громче: «Брат, учись жить».

Флоренция, 13 марта 1868 г.

Пятая страница

Эта жемчужина, издатель, присылает мне весть, что он намеревается превратить каждый лист моей книги в металлическую страницу, и, не желая новых хлопот с набором, хочет выпустить пятое последнее и стереотипное издание. От неожиданной новости меня обдает холодом страха, и я вижу со священным ужасом, как выливается в неумолимый, неизменный металл то, что я настрочил в моей ранней юности. Если это не то, тогда победив скромность и сделавшись гордым из-за этих пятисот лилипутских табличек, в которые должна превратиться моя «Физиология наслаждений», я тоже принимаю монументальный вид законодателя и пророка; и, с высоты моих скрижалей, я хочу начертать эти десять советов Эпикура, следуя которым всякий может сделаться счастливым, будь на то лишь его добрая воля.