Книга Следы - Януш Леон Вишневский

Бархатное, карминно-красное, с длинным разрезом на правом бедре. А еще – чулки. И в ушах – его любимые сережки с жемчугом.

Мы ждали вдвоем. Я и платье. Ждали того самого необыкновенного вечера. Когда он вернется чуть менее уставший, когда все проекты заработают в нужном направлении, когда он нагонит, догонит, перегонит, выполнит и перевыполнит, отобьет деньги, раскрутит инвесторов на новый крупный контракт, закроет старый контракт, начнет и закончит важные переговоры, подгонит баланс и откроет новый квартал… отдохнет после командировки.

Так прошел почти год. В витрине того магазина появилась зимняя коллекция. А он так и не нашел для меня ни одного вечера – чтобы я могла надеть для него свое платье и чтобы он мог его с меня снять…

У меня две подруги, мы дружим с незапамятных времен и всегда в последнюю пятницу месяца встречаемся и идем вечером в кино, в музей или просто выпить кофе куда-нибудь. Когда пришла Кармен, я стояла перед своим шкафом в размышлениях, что бы мне надеть (я думаю, все женщины так делают). Я передвинула несколько плечиков и задержала руку на этом своем карминно-красном платье. И вдруг почувствовала нестерпимую боль. Почему-то в эту минуту вся моя грусть, вся тоска у меня в душе всколыхнулась и поднялась из глубины души наверх. Долгие одинокие вечера, визиты к педиатру – снова в одиночку, очереди в автомастерских, где, кроме меня, ни одной женщины… вообще это ощущение брошенности, забытости, ненужности. Все это вместе вдруг сжалось в тугой комок и превратилось в лютую ненависть к куску красной ткани.

– Какое красивое! – воскликнула Кармен.

– Красивое? – переспросила я со злостью. – Так бери его себе.

Когда выяснилось, что у моего мужа роман на стороне, я вдруг почувствовала (вы, наверно, сейчас удивитесь) своего рода облегчение. Я наконец поняла, что не должна постоянно казниться чувством вины за то, что я не безупречная жена. Я одна из множества – самая что ни на есть банальная история – обманутых женщин. Потом я узнала, что обманывал он меня с Кармен – и это причинило мне даже большую боль, чем сам факт измены: мужей, если уж на то пошло, может быть сколько угодно, а лучшая подруга бывает только одна.

Да, правда. Я лишилась за короткое время платья, подруги и мужа. Причем именно в таком порядке. Но еще, к счастью, я избавилась от заблуждения, что нужно ждать какого-то исключительного вечера. Еще я теперь знаю, что на свете просто нет такого шкафа, в который поместились бы платья на все случаи жизни. Да он и не нужен, такой шкаф.

Сегодня по дороге на работу я машинально бросила взгляд на витрину того магазина – и зашла внутрь. Улыбающаяся продавщица – та самая, еще с зимы прошлого года, – тут же меня узнала. И любезно сняла для меня с манекена черное платье. В примерочной мы с ней пили шампанское – это, знаете ли, такой магазин, где клиентам часто подают шампанское. Поэтому у них и цены такие.

«Приходите на следующей неделе, в четверг начнется распродажа. Я вам его отвешу. Оно будет минимум в два раза дешевле», – шепнула мне продавщица.

Но я купила его сразу. Не стала ждать четверга. Оно красивое. Такое, знаете, для особого случая…

Я вам его покажу.

Хотеть жить…

Роланд – фотограф, ему сорок восемь лет, и он с рождения живет в Берлине. Четыре года назад, в сентябре, вертолет, на котором он летел над Альпами недалеко от французского городка Анси, чтобы сделать снимки для National Geographic, опустился слишком низко и чирканул винтом по горе. Пилот выбрался из кабины сам. Роланда вытащили из вертолета французские жандармы, которые первыми прибыли на место происшествия. Специальным самолетом его срочно отправили в лучшую немецкую клинику, специализирующуюся на несчастных случаях, в Мурнау. Самое нижнее ребро Роланда развалилось на множество кусочков, а позвоночник в области поясницы сломался в двух местах. Через восемь дней врачи объявили диагноз: паралич. Роланд перестал чувствовать свое тело от пояса и ниже.

В течение нескольких недель в Мурнау он отказывался принимать этот диагноз. Он считал, что это временное явление, что такие вещи случаются с сумасшедшими мотоциклистами на автостраде – но уж никак не с ним, что все пройдет и он выйдет из клиники на своих ногах. И впервые осознал, что все это взаправду, впервые понял, что именно произошло с его телом, лишь тогда, когда медбрат-индус начал обучать его обходиться с катетером. Тогда он спросил, зачем ему это знать и как долго ему придется это делать. И медбрат, глядя ему прямо в глаза, ответил: «Скорей всего – всю жизнь…»

С этого дня он потихоньку перестал отрицать то, о чем ему осторожно говорили врачи. Он понял, что инвалидная коляска, на которой он передвигался по коридорам клиники, – это не временное неудобство «на пару месяцев реабилитации». А окончательно похоронить свои мечты о выздоровлении и возвращении к обычной жизни и смириться с фактом, что он проведет в коляске всю оставшуюся жизнь, ему пришлось после того, как через три месяца невролог и уролог с помощью простого теста подтвердили неутешительный диагноз: взрывной перелом позвоночника и поперечных отростков. Такой перелом невозможно вылечить: разрывы никогда не срастаются и никогда больше эти отростки не смогут передавать никакие сигналы в мозг и принимать сигналы из мозга. Если во время теста, похожего на обыкновенный осмотр простаты, пациент никак не реагирует на введенный в соответствующее отверстие палец уролога – значит, повреждения «необратимы».

У Роланда все было именно так. Он даже не заметил, когда уролог закончил свое обследование…

Через несколько дней после этого своеобразного открытия Роланд «впал в пучину реактивной депрессии», как выразился больничный психолог в разговоре с женой Роланда. Беспричинная агрессия сначала по отношению к самому себе, потом по отношению к близким, а в конце концов – по отношению ко всему миру. Полное и абсолютное неприятие действительности, отчаяние, ненависть к себе, к своему ставшему вдруг чужим телу, бесконечное бессилие, маниакальные обвинения себя, потеря смысла существования. Единственное, что давало надежду и парадоксальным образом держало его в этой жизни, – это план… самоубийства. Именно для реализации этого плана он тренировал руки, чтобы в конце концов быть в состоянии самостоятельно, без помощи санитара выехать в коляске в садик около клиники, выбрать подходящую ветку и на ней повеситься.

И вот однажды утром, пребывая в полной апатии и лелея навязчивую мысль о смерти, он вдруг испытал острое и обжигающее чувство стыда. Мартина, его жена, сидела на больничной койке, а он – в своей коляске, молчащий и чужой, купающийся в собственном горе. Цецилька, их дочка, забралась к нему на колени и начала шептать на ухо всякие маленькие глупости: что кот, скучая по нему, писает где попало, что она получила двойку по математике и боится сказать об этом маме и что он, когда вернется домой, должен обязательно объяснить ей «эти дурацкие уравнения», что ее компьютер «барахлит» и его нужно как можно скорее починить, а в конце она шепнула, что прибралась в его кабинете на третьем этаже, чтобы «ему было там уютно, когда он снова там засядет на целый день».