Книга Консолидация - Джефф Вандермеер

Да, это имело значение.

Это был его последний шанс.

Так сказала ему мать перед отправкой сюда.

* * *

Мать частенько представлялась Контролю зарницей, сполохом света на далеких ночных небесах. То она здесь, то уже нет, то нет, то здесь, и всегда в памяти, пожалуй, с капелькой недоумения: откуда этот свет. Но понять это по-настоящему просто невозможно.

Будучи единственным ребенком, Джеки Миранда Северенс[1]пошла на службу по стопам отца и достигла вершин: теперь она функционирует на таких высотах, какие дедушке Контроля, Джеку Северенсу, и не снились, а ведь он был агентом, удостоенным уймы наград. Джек воспитал ее проницательной, организованной, готовой к лидерству. Насколько Контролю было известно, дедуля заставлял его мать с детства проходить полосу препятствий из покрышек и гвоздить штыком мешки с мукой. Семейных альбомов, способных подтвердить это или опровергнуть, было немного. В чем бы ни состоял процесс, отец попутно вскормил в ней нечто сродни небрежной жестокости, предвкушению высоких результатов и некой расчетливости, проявляющейся в кажущемся равнодушии к участи других.

В качестве далекой зарницы Контроль истово восторгался ею, даже следовал за ней, хоть и на куда более низких высотах… Но в качестве родительницы, даже когда она была рядом, у нее не ладилось с такими задачами, как забрать его из школы, не забыть о его обеде или помочь с домашним заданием — она редко сосредоточивалась на чем-нибудь считающемся важным в приземленном мирке по эту сторону линии водораздела. Хотя она всегда подбадривала его во время его полета очертя голову по служебной лестнице вверх и вниз.

Зато дедушка Джек, со своей стороны, никогда не был в особом восторге от этого, а однажды поглядел на него и сказал: «Не думаю, что у него хватит духа». Подобная оценка для шестнадцатилетнего мальчишки, уже вставшего на этот путь, оказалась просто сокрушительной, но притом сделала его более решительным, более целеустремленным, более нацеленным в небо, к свету зарниц. Впоследствии ему пришло в голову, что, может статься, как раз потому-то дедушка так и сказал. В характере деда было что-то от непредсказуемости лесного пожара, в то время как мать — ледяное синее пламя.

Когда ему было восемь или девять, они отправились в летний коттедж у озера — «наш частный шпионский клуб», как назвала его мать. Только он, мать и дедушка. В углу стоял старый телевизор, напротив — диван, протертый до дыр. Дедушка заставил его двигать антенну, добиваясь более качественного приема. «Еще чуток левей, Контроль, — говорил он. — Еще самую чуточку». А мать в другой комнате просматривала какие-то рассекреченные дела, принесенные с работы. Вот так он и заработал свое прозвище, не догадываясь, что дедушка позаимствовал его из шпионского жаргона[2]. Подростком он носил это прозвище как знак отличия, считая его крутым, данным дедушкой по любви. Но при том был достаточно прозорлив, чтобы много лет не называть его никому за пределами семьи, даже девушкам. Пусть думают — и Грейс, и ее когорта, — что это короткое прозвище из старших классов, где он был запасным квотербеком[3]. «Теперь чуток правей, Контроль». Вбрось этот мяч, как звезда. Главное, что ему нравилось в роли квотербека — это знать, где будут находиться принимающие, и попадать по ним. И хотя на тренировках это всегда удавалось лучше, чем во время игры, он находил чистейшее упоение в подобной точности, геометрии и предвидении.

Повзрослев, он присвоил «Контроль» себе, хоть и чувствовал в этом словечке язвящий укол снисходительности, но к тому времени уже никак не мог осведомиться у дедушки, это ли он имел в виду или нечто иное. Оставалось лишь гадать, не настроил ли деда против него тот факт, что он посвящал в коттедже у озера чтению столько же времени, сколько рыбалке.

Так что, да, он принял это прозвище, овладел им, перекроил его и дал ему пристать. Но сейчас впервые сказал сослуживцам, чтобы звали его Контролем, хотя и сам не мог толком понять почему. Это просто произошло как-то само собой, словно он таким образом мог в самом деле начать с чистого листа.

Чуток левей, Контроль, и, может быть, ты поймаешь этот сполох света.

* * *

Почему пустынная стоянка? Об этом он гадал с того момента, как посмотрел запись камеры наблюдения в это утро. Почему биолог вернулась на заброшенную стоянку, а не к своему дому? Две другие вернулись к чему-то личному, в места, к которым питали некую эмоциональную привязанность. Но биолог час за часом стояла на заросшей стоянке, не замечая ничего вокруг. За сотни часов просмотра видеозаписей с подозреваемыми Контроль поднаторел в выискивании даже самых заурядных манер и нервных тиков, означающих, что сигнал пошел… но на этой пленке не было ничего подобного.

Ее присутствие там было отмечено Южным пределом благодаря рапорту местной полиции, арестовавшей ее за бродяжничество: запоздалая реакция, вызванная активными поисками, после того как Южный предел подобрал двух других.

А затем встал вопрос о лапидарности против лапидарности.

753.722.

Ниточка тоненькая, но Контроль уже ощутил, что его задание опирается на детали, на детективную работу. Ничего не дастся легко. Тут не стоит рассчитывать на везение, это не какой-нибудь дилетант-бомбист с куриными мозгами, вооруженный удобрениями и какой-нибудь бэушной идеологией, разваливающейся в хлам после двадцати минут пребывания в комнате для допросов.

Во время предварительных собеседований, прежде чем решить, кто отправится в двенадцатую экспедицию, биолог, согласно стенограммам бесед в ее личном деле, ухитрилась изречь всего 753 слова. Контроль пересчитал их. Считая и слово «завтрак» — полный ответ на один из вопросов. Этот отклик привел Контроля в восторг.

Он считал и пересчитывал эти слова во время затяжного периода ожидания, пока настраивали его компьютер, выдавали ему электронный пропуск, пароли и коды доступа и выполняли все прочие ритуалы, ставшие чересчур знакомыми Контролю за время прохождения через различные агентства и департаменты.

Он настоял на размещении в кабинете бывшей директрисы, несмотря на попытки Грейс упрятать его в приукрашенный чулан вдали от всего и вся. Вдобавок настоял, чтобы в кабинете оставили все как есть, даже личные вещи. Мысль, что он будет копаться в барахле директрисы, пришлась ей явно не по нраву.

— Вы сам не свой, — изрекла Грейс, когда остальные удалились. — Как будто вы вообще не здесь.

Он просто кивнул: возражать, что это несколько странно, было бессмысленно. Но раз уж он здесь, чтобы все оценить и возродить, ему нужно четко представлять, насколько сильно все пошатнулось, а, как однажды сказал какой-то социопат в другом месте, «рыба гниет с головы». Разумеется, рыба гниет целиком, распад тканей не ведает иерархии и не управляется кастовыми различиями, но мысль ясна.