Книга Игры политиков - Дик Моррис

Уинстон Черчилль пребывал в пустыне даже дольше, целых восемнадцать лет. В своем политическом заключении 1920—1930-х годов этот образцовый вояка-империалист казался безнадежным чужаком в мире, чуравшемся войн, и в Британии, готовой уютно устроиться в собственной раковине. По мере того как возрастала гитлеровская угроза, Черчилль оставался единственным, кто говорил о ней во весь голос и упрямо не мирился с политикой умиротворения немцев. Но к этому одинокому голосу мало кто прислушивался… до тех пор, пока Адольф Гитлер не доказал его правоту и британцы всех мастей не призвали Черчилля к руководству. Тем не менее, пусть предупреждения его оказались оправданны, Черчилль занял свое прочное место в истории не как строитель империи или милитарист. Он стал глашатаем оптимизма и решимости в условиях, когда нация почти полностью погрузилась в трясину сомнений и отчаяния.

Оглядываясь по окончании Второй мировой войны на прожитые годы, Шарль де Голль осознал, что партийные дрязги и фракционная природа французской политической жизни настолько подорвали дух страны, что в немалой степени именно это способствовало столь быстрому, каких-то шести недель хватило, поражению. Имея в виду отъявленное упрямство и независимость французского духа, де Голль вопрошал: «Как можно управлять страной, производящей 246 сортов сыра?» Провозглашенный после войны освободителем народа, де Голль призывал к принятию новой конституции, но, обнаружив, что не способен преодолеть влияние политических партий, ушел в тень, в ожидании, когда его призовут вновь. К 1958 году политическая ситуация в стране сделалась нестерпимой, и тут-то как раз нация обернула к нему испуганный взор. Де Голль вернулся к власти — но не просто как апостол конституционной реформы, как это было ранее, а как личность, способная вернуть Франции былое величие.

На протяжении целого десятилетия Авраам Линкольн призывал положить конец распространению рабовладельческой системы. Оказавшись слишком левым для избирателей в Иллинойсе, он проиграл выборы 1858 года сенатору Стивену Дугласу. Обдумывая причины поражения, Линкольн постепенно начал менять стиль высказываний; теперь он больше нажимал на необходимость сохранения Союза, нежели на моральное зло рабства. Более того, его инаугурационная речь в качестве президента была почти целиком посвящена единству нации, о рабстве он упомянул походя. А когда, более года спустя после начала Гражданской войны, Линкольн освободил рабов, шаг этот был вызван не нравственными соображениями, но военной необходимостью в борьбе за сохранение единого Союза штатов.

В критические времена идеология отравляет национальное сознание, и процесс этот неотвратим. Однако же человек, верный своим принципам, человек, ждущий, пока мир не прозреет, должен быть готов терпеливо пребывать в тени. И когда последствия отказа нации, компании или организации прислушаться к нему станут очевидны, он должен по-прежнему выражать свои взгляды с оптимизмом, энергией и бодростью. Когда пробьет его час, он должен встать впереди и, не тыча оппонентам в нос их близорукостью, не твердя: «Ведь я же вам говорил», — собрать их воедино и вести сражение вместе. Где торжествует принцип, злорадству, как и угрюмости, места нет.

Вудро Вильсона и Барри Голдуотера упрямая «верность принципу» привела к поражению. Ни тому, ни другому не удалось окрасить свои идеи в цвета патриотизма и оптимизма, и в конечном счете их карьера рухнула.

Своевременно вступив в мировую войну и внеся тем самым решающий вклад в победу союзников, Вудро Вильсон стал героем во всем мире. Но его идеализм утратил всякую привлекательность, когда он предложил план мирного урегулирования, признанный впоследствии худшим в истории. Убедившись, что его представление о Лиге Наций как инструменте сохранения мира во всем мире встречает сопротивление в конгрессе, Вильсон обратился через его голову прямо к народу, выступая на одном предвыборном митинге за другим. Но удивительное дело, защищая Лигу, он прибегал к юридическим и иным столь же специфичным аргументам, которые не находили у людей никакого отклика. Измученный во время президентской кампании физически и душевно, он совершенно упустил из виду столь выигрышные патриотические мотивы, сильно звучавшие в его собственных выступлениях военного времени. Лига растворилась в воздухе вместе с его властью и президентством.

При всем сходстве во взглядах Барри Голдуотер и Рональд Рейган разительно отличались друг от друга манерой поведения. Голдуотер вел борьбу против либерального истеблишмента, всячески подчеркивая, что он выступает с противоположных позиций. Рейган, напротив, нападал на врагов Америки, представляя свою программу с оптимистическим подъемом и патриотическим пылом. Даже каламбур, скрытый в предвыборном лозунге Голдуотера, как будто свидетельствовал, что тот обращается лишь к замкнутому кругу людей, но не к целой нации. В отличие от переходящего в национализм консерватизма Рейгана и в отличие от его взглядов, развивавшихся в сторону патриотизма, национализм и взгляды Голдуотера оставались незамутненно чистыми, ясными, недвижимыми и — неизбираемыми.

В ходе кампании 2000 года Гор отодвинул проблемы охраны окружающей среды на далекую периферию своей программы. В то время как ключевые группы избирателей признали в конце концов мудрость его прежних заявлений об опасности загрязнения природы, сам он хранил по этому поводу загадочное молчание, уступив выигрышную позицию —-и критически важную часть электората — партии зеленых во главе с Ральфом Найдером. Ал Гор, каким он был в 1980-е годы, выиграл бы выборы-2000, но к тому времени, как избирательные участки закрылись и голоса были с горем пополам подсчитаны, того Гора уже давно не существовало.

Так что же все-таки обусловило успех Рейгана, Черчилля, де Голля и Линкольна и неудачу Вильсона, Голдуотера и Гора, хотя все они были равно верны принципу? Почему первым четырем удалось провести победную кампанию, а последние трое потерпели поражение?

ПРИМЕР ПЕРВЫЙ — УСПЕХ

РЕЙГАН ПРИДЕРЖИВАЕТСЯ ПРИНЦИПОВ… И ПОБЕЖДАЕТ

Рональд Уилсон Рейган никогда не менялся. Его политическая философия базировалась на двух устойчивых принципах, каждый из которых связан с верой в свободу личности. Первый — противостояние коммунизму. Второй — отказ от чрезмерной роли государства в экономике и налоговой политике.

Вот на этих двух простых постулатах и держалось упрямо все его политическое мировоззрение. Кое-кто утверждал, что такой подход нельзя называть чрезмерно изощренным или глубоким. Однако же сравнение Рейгана с Биллом Клинтоном — единственным из американских президентов, кто за последние сорок лет провел в Белом доме два полных срока, — убеждает, что развитый интеллект как актив политического деятеля преувеличивать не следует.

Ум Билла Клинтона — это целый лабиринт извилин, через которые он пропускает различные противоречия и смысловые нюансы. Любая свежая мысль порождает в его сознании внутреннюю полемику, он взвешивает ее достоинства, рассматривает со всех сторон. Искушенный в политических шахматах не менее, нежели Бобби Фишер в шахматах настоящих, Клинтон, прежде чем сделать ход, взвешивает любой возможный ответ соперника.

В стратегическом смысле Рейган — полная противоположность Клинтона не в последнюю очередь потому, что само понятие стратегии было ему едва ли не чуждо. Ум его был ясен и прям. Из всех возможных решений он выбирал простейшее. В то время как Клинтон испытывал ненасытный аппетит к новым понятиям и постоянно прикидывал варианты, Рейган всего лишь собирал пожитки, чтобы подороже продать уже имеющиеся идеи.