Книга Не учите меня жить! - Мэриан Кайз

Дня два я ломала голову: почему мне нравятся парни, которые со мною ведут себя по-свински? Почему не полюбить нормального, порядочного человека?

Неужели я буду презирать любого, кто отнесется ко мне по-человечески? Выходит, мне суждено любить только тех, кому я не нужна?

Я проснулась среди ночи и долго лежала, размышляя о своем странном чувстве собственного достоинства. Почему мне хорошо, только если меня ни во что не ставят?

Затем я вспомнила бессмертные строки: «Чем меньше женщину мы любим, тем легче нравимся мы ей» и немного успокоилась. В конце концов, не я первая, не я последняя и не мной это придумано.

Так что же, если мой идеал мужчины — самовлюбленный, но зависимый; верный мне изменник и предатель, для которого я — всё, но он никогда не звонит мне, если обещал; с которым я чувствую себя самой прекрасной женщиной в мире, но при этом он не пропускает ни одной моей подруги? Разве я виновата, что мне нужен мужчина, в котором сочетаются несколько абсолютно несовместимых личностей?

2

По-моему, есть прямая связь между репутацией гадалки и тем, насколько трудно добраться до ее дома. Чем сложнее и запутанней дорога, тем выше качество предсказаний.

По этому критерию миссис Нолан, видимо, была мастером своего дела, потому что жила в каком-то ужасном, богом забытом пригороде Лондона, на самом отшибе, так далеко, что нам пришлось ехать туда на машине Хетти.

— А почему не на автобусе? — полюбопытствовала Меган, когда Хетти объявила, что надо скинуться на бензин.

— Автобусы туда больше не ходят, — туманно пояснила Меридия.

— Почему не ходят? — не отставала Меган.

— Потому что, — отрезала Меридия.

— Правда, почему? — встряла я.

— Был один случай… несчастный, — буркнула Меридия и больше не проронила ни слова.

В понедельник, ровно в пять, Меган, Хетти, Меридия и я собрались у парадного подъезда нашей конторы. Хетти пошла за припаркованной в нескольких километрах машиной — нигде ближе в центре Лондона места для стоянки не нашлось, — подогнала ее ко входу, и мы сели.

— Прочь из этого проклятого места, — сказал кто-то из нас. Не помню, кто именно, потому что так мы говорили каждый день перед уходом домой. Хотя могу предположить, что не Хетти.

Дорога была кошмарная. Несколько часов подряд мы то стояли в пробках, то плутали по безымянным окраинам, пока не вырулили на шоссе, по которому тоже ехали целую вечность. Наконец свернули на узкую дорожку, ведущую к огромному муниципальному жилому комплексу.

Боже, ну и дом!

Я и два моих брата (крещенные мамой, ревностной католичкой, как Кристофер Патрик Салливан и Питер Джозеф Мэри Планкетт Салливан) тоже выросли в муниципальном доме, так что я имею право критиковать муниципальное жилье за уродство и бесчеловечность, и никто не назовет меня сердобольной либералкой. Но тот дом, где росла я, не шел ни в какое сравнение с апокалиптического вида архитектурным ансамблем, в котором жила миссис Нолан.

Два громадных серых корпуса, как сторожевые башни, высились над россыпью сотен жалких маленьких домишек По двору бесцельно рыскали бродячие собаки, вяло выглядывая, кого бы покусать.

Ни травинки, ни дерева, ни цветочной клумбы — один асфальт.

Поодаль тянулся недлинный ряд бетонных магазинов. Почти все они были закрыты, кроме киосков, где торговали картошкой фри и спиртным навынос, да конторы букмекера. Может, у меня слишком буйное воображение, но я готова поклясться, что в сгущающихся сумерках видела у киоска с картошкой фри четырех жокеев. Что ж, тем лучше. Миссис Нолан была явно лучше, чем мне сначала показалось.

— Боже мой, — с брезгливой гримасой пробормотала Меган, — ну и дыра!

— А то! — гордо улыбнулась Меридия.

Посреди асфальтовой пустыни виднелся ограниченный бордюром клочок земли, призванный, по замыслу архитектора, стать цветущим зеленым оазисом, где под ярким солнцем будут резвиться смеющиеся дети со своими заботливыми родителями. Но с тех пор, как здесь росла хоть какая-то трава, очевидно, прошло уже очень много лет.

В сгустившихся сумерках мы увидели, как на этом пятачке действительно собралось человек пятнадцать детей. Они толпились вокруг чего-то, подозрительно похожего на остов сгоревшей машины.

Несмотря на пронизывающе холодный мартовский ветер, ни на ком из них не было ни пальто, ни даже спортивных курток. Едва заметив нас, они отвлеклись от своих явно нехороших шалостей и, громко галдя, побежали к нам.

— Боже милостивый, — ахнула Хетти. — Срочно запритесь!

Мы дружно хлопнули дверцами, а дети уже окружили машину и смотрели на нас мудрыми старческими глазами.

Жутковатое впечатление усиливалось тем, что лица у них были вымазаны чем-то черным — наверно, мазутом или копотью от сгоревшей машины, но выглядело это как боевая раскраска.

Губы детей беззвучно шевелились.

— Что они говорят? — в ужасе спросила Хетти.

— По-моему, спрашивают нас, не к миссис ли Нолан мы приехали, — неуверенно предположила я.

Затем приоткрыла окно, и в узкую щель ворвался разноголосый гам. Они действительно наперебой спрашивали, не к гадалке ли мы.

— Уф! Аборигены оказались дружелюбными, — улыбнулась Хетти, картинным жестом вытерла пот со лба и вздохнула с искренним облегчением.

— Люси, поговори с ними.

Нетвердой рукой я опустила стекло еще чуть-чуть.

— M-м… мы к миссис Нолан.

В ответ поднялся оглушительный гвалт. Все стремились перекричать друг друга.

— Вот ее дом.

— Она вон там живет.

— В том подъезде.

— Можете оставить машину здесь.

— Вот ее дом.

— Вон там.

— Я покажу.

— Нет, я.

— Нет, я сама их провожу.

— Не ты, а я.

— Но я первая их увидела.

— А подошла последней.

— Пошла ты знаешь куда, Черриз Тиллер.

— Сама иди, Клодин Холл.

Началась потасовка. Четверо или пятеро девчушек лупили друг дружку, как взрослые, а мы сидели в машине и ждали, когда они перестанут.

Меган это надоело.

— Давайте вылезать, — предложила она. Для того чтобы напугать Меган, толпы полудиких ребятишек явно недостаточно. Она открыла дверцу и хладнокровно перешагнула через двух катающихся по асфальту драчунов.

За ней вышли мы с Хетти.

Не успела Хетти ступить на землю, как к ней подбежала и дернула за рукав тощенькая, кожа да кости, маленькая девчонка с лицом прожженной тридцатипятилетней мошенницы.