Книга Жду, надеюсь, люблю… - Ирина Лобановская

Евгений Павлович слушать дальше дочурку не стал, поскольку давно был в курсе дела: сосед сам, проглатывая слова, с трудом рассказал и про торговлю, и про аборты. Он переживал, мучился, не спал ночей — тягучих и давящих, — но что можно сделать с детьми, давно взрослыми и самостоятельными? А деньги… Нет, вряд ли Макар брал их у сына, который обзавелся теперь и дачей, и дорогой машиной.

Ася почему-то улыбнулась. Ее улыбка, размытая, слабая, раздражала сейчас Евгения Павловича даже больше, чем откровенное хамство девчонок. Чему тут улыбаться?

Вдохнуть стало трудно, за грудиной привычно заболело, надавило, и Евгений Павлович понял, что нужно пососать валидол и лечь спать. Он ушел в спальню, нервно, торопливо, рывком принялся дергать ящики тумбочки в поисках снотворного. Тумбочка гремела, ящики хлопали, снотворное не находилось. Должно быть, кончилось. Кто же в доме позаботится о нем, кроме него самого?

Недавно Евгению Павловичу предложили стать директором крупного НИИ, занимающегося вопросами истории. Он отказался. Зачем ему это? Он терпеть не мог власти, сам наверх никогда не рвался и презирал тех, кто крепко-накрепко повязал свою жизнь с обязательной карьерой, стал зависимым именно от нее и ей поклонялся, как божку, идолу.

Дочери его не поняли и гневно осудили. Жена промолчала. Теща вообще не обратила внимания, потому что давно уже не замечала зятя, как старую вещь в доме, которую просто забыли выкинуть.

Евгений Павлович вернулся в гостиную. Пианино было закрыто. Марина перебирала тетради, готовясь к завтрашним занятиям в институте, Арина складывала ноты. Ася сидела на диване спокойно, неподвижно, сложив руки, и умиротворенно наблюдала за сборами дочек.

— Марина, — резко сказал Евгений Павлович, — у меня кончилось снотворное. Сходи, пожалуйста, в аптеку.

— Ну что ты, папа! — тотчас возразила недовольная дочь. — Куда я пойду на ночь глядя? Уже одиннадцатый час.

Идти ей никуда не хотелось. Вид отца, бледного, беспокойного, вечно пробующего то одни, то другие таблетки, вызывал у Марины желание беспрерывно возражать и спорить. И доводить его до еще большего раздражения.

— Дежурная совсем близко, — слабо вступила в разговор Ася.

— Я должна подготовиться к экзамену, — на ходу придумала Марина (она хотела почитать на ночь Сименона). — У нас сессия на носу, сами знаете. И у тебя опять нет рецепта. Снотворное так просто не дадут!

— Попроси, дадут! Я не смогу уснуть, — настаивал Евгений Павлович. — Ты ведь знаешь, я давно не засыпаю без лекарств.

— Сходи, Маринушка! — снова попросила Ася.

— Опять новый наезд? Ну почему я?! Почему не Аринка?! — закричала вдруг Марина, не взглянув на удивившуюся сестру. — Почему вечно я да я?!

— Вот вам и попугайчики-неразлучники! — съязвил Евгений Павлович. — Ничего себе дружные сестрички! Услышал бы кто-нибудь — не поверил.

— Папа прав, Марина, — начала длинную тираду Ася, но кончить не успела.

— Уговорили! — грубо оборвала ее дочь. — Но если не дадут без рецепта, я не виновата! Предупреждала!

— Надоело всю жизнь быть амортизатором, — тихо обронила Ася ей вслед. — Тяжелая и неблагодарная должность…

Сердито схватив сумку, Марина вылетела на темную улицу.

Фонари оплывали, как свечи в вечернем теплом тумане после недавнего дождя, едва размазывая, по надоевшей им обязанности, тускло-бесцветные полоски и пятна света. Было пустынно и тихо. Босоножки неприятно шлепали по влажному асфальту, и Марина вновь с раздражением вспомнила о порванных застежках. Она дошла до метро и остановилась, рассматривая припаркованные вдоль тротуара машины. Очень хотелось иметь престижное авто, что-нибудь этакое, крутое, какую-нибудь иномарочку, которые уже стали понемногу появляться вокруг, вызывая к себе самое пристальное внимание. Но отец смог разориться, и то совсем недавно, на вшивые подержанные допотопные «жигули» древней модели. И то хлеб, хотя говорить о подобном авто в приличном обществе невозможно. Арина, та всегда, чуть что, начинала нервничать и торопливо нашептывать сестре на ухо, чтобы та поменьше трепалась и распространялась о деталях. Сплошная невезуха…

Недавно они с Аринкой попали под машину. Нет, это, конечно, громко сказано: Марина вообще отделалась синяками, а вот у Арины была сломана ключица. Водитель шел на красный и сбил их прямо на переходе. Отец был вне себя и пообещал засадить негодяя за решетку. Подал в суд. Но водитель — какой-то торговец из Подмосковья — задарил и подкупил всех судей, судебных исполнителей, адвокатов, прокуроров… Ему ничего больше не грозило, сбивай себе людей дальше. Мать тогда сказала: да Бог с ним, Бог ему и судья, не нужно больше вмешиваться. А у отца долго после случившегося болело сердце, он сосал валидол, не спал ночами, кричал на кухне за завтраком, что не может быть, не должно быть на свете такой несправедливости, жаловался по вечерам соседу… Не может, не должно… Кто знает, что может и что должно…

Марина пошла медленнее, никуда не спеша. Она неохотно плелась вдоль ярко мерцающего проспекта, с трудом переставляя ставшие непослушными ноги и думая об одном и том же.

Ну сколько можно слышать от отца, что у них нет денег? Сколько можно ходить в этом старье, которое вынуждены донашивать они с сестрой?! Просто противно… Хорошо еще, что до сих пор холостой, свободный от всяких обязательств брат-геолог часто подбрасывал Марикам на мелкие расходы. Мать без конца болела, бабушка старая… Невезуха… Выскочить бы замуж за богатенького Буратино, вроде соседского сына, и жить у мужа на содержании… Но того вообще в городе не видать, да и другие тоже на дороге не валяются. Прямо хоть останавливайся и кричи во весь голос посреди проспекта: хочу богатого!

Сейчас Марина больше всего завидовала сестре, спокойно лежащей с книгой на диване. Потом вдруг вспомнила, как отец неожиданно легко и быстро превратился в старика, ссутулился, стал даже меньше ростом, все чаще и чаще жаловался на сердце. Лицо отца казалось постоянно напряженным и вымытым до белизны, словно сделанным из слоновой кости. О чем он все время размышлял, что его угнетало? И эти дурацкие, бессмысленные ежевечерние курения с соседом Макар Макарычем на лестнице… Пустая говорильня… Что они находят для себя в этом тупом стоянии у темного окна, на холодной площадке, возле мусоропровода, освещаемые только редкими, хилыми вспышками чахлых сигарет? Почему отца не тянет так в свою квартиру, к жене и дочкам, как к нечестному соседу, живущему на грязные деньги сына?…

Марина подошла к аптеке и остановилась. Дверь была заперта. На звонок пришлось нажимать долго: то ли его плохо слышали в глубине аптеки, то ли аптекарь лег отдохнуть. Наконец он вышел отворить: старенький, седенький, с шаркающей походкой, рожденный сказкой Каверина, придумавшего аптеку «Голубые шары». А потом у писателя появилась чудесная «Верлиока»…

Когда-то именно отец приносил в дом книги, много книг, и мать порой сердилась, что нельзя заставить все стены книжными полками и вообще-то есть библиотеки. Отец приохотил Мариков к чтению и познакомил с книгами Каверина, который, как они долго считали, написал только «Двух капитанов».