Книга Только один год - Гейл Форман

Белая комната. Она в ней, ждет меня.

Я оглядываюсь. В больницах палаты далеко не белые, как думают люди. Они бежевые, серо-коричневые, розовато-лиловые: эти нейтральные тона призваны сглаживать сердечную боль. Я бы все отдал, чтобы оказаться сейчас в той действительно белой комнате.

Через какое-то время возвращается врач с улыбкой на лице.

– Хорошие новости! Субдурального кровотечения нет, только сотрясение. Как память?

– Лучше.

– Хорошо. Подождем полицейских. Они примут показания, после чего я отпущу вас к вашей подруге. Но не переутомляйтесь. Я напишу вам назначения по уходу на бланке, но только на французском. Может быть, кто-нибудь сможет вам перевести, или найдем английскую или голландскую версию в Сети.

– Ce ne sera pas nécessaire,[7]– говорю я.

– О, так вы говорите по-французски? – спрашивает он на этом же языке.

Я киваю.

– Воспоминания вернулись.

– Хорошо. Остальное тоже вспомните.

– Значит, можно идти?

– Вас кто-нибудь должен забрать! И надо составить заявление в полицию.

Полиция. На это несколько часов уйдет. Да мне и сказать им нечего. Я снова достаю монетку и начинаю перекатывать по костяшкам.

– Не надо полиции.

Врач наблюдает за прыгающей монеткой.

– У вас проблемы с законом? – интересуется он.

– Нет, дело не в этом. Мне надо кое-кого найти, – отвечаю я. Монетка со звоном падает на пол.

Доктор поднимает ее и подает мне.

– Кого найти?

Может, он спросил, даже не задумавшись; но мой израненный мозг машинально выдает ответ. Или, может, это потому, что туман начал подниматься, оставив за собой ужасную головную боль. Но имя оказывается у меня на языке, как будто я повторял его непрестанно.

– Лулу.

– Ах, Лулу. Très bien![8]– Врач хлопает в ладоши. – Давайте же позвоним этой Лулу. И она за вами приедет. Или мы сами привезем ее сюда.

Объяснять, что я не знаю, где она, слишком трудно. Я лишь помню, что она ждет меня в белой комнате, и ждет уже давно. У меня есть такое ужасное чувство, что проблема не только в том, что я попал в больницу, есть что-то еще.

– Мне надо идти, – не сдаюсь я. – Если я не пойду сейчас, потом может быть слишком поздно.

Доктор бросает взгляд на висящие на стене часы.

– Еще даже двух нет. Время не позднее.

– Лично я могу опоздать – могу. Как будто то, что должно случиться, еще не случилось.

Врач смотрит на меня целую минуту. Потом качает головой.

– Лучше подождать. Еще несколько часов, и к вам вернется память, тогда вы ее найдете.

– У меня нет нескольких часов!

Интересно, может ли он держать меня тут против моей воли. Интересно, есть ли у меня в этот момент хоть какая-то воля. Но нечто тянет меня вперед, сквозь дымку и боль.

– Мне надо идти, – настойчиво повторяю я. – Немедленно.

Врач вздыхает.

– D’accord.[9]– Он подает мне кипу бумаг, говорит, что ближайшие два дня я должен отдыхать, ежедневно промывать рану. Нить, которой наложены швы, рассосется сама. Он вручает мне маленькую карточку. – Это визитка полицейского. Я скажу ему, что вы завтра с ним свяжетесь.

Я киваю.

– Вам есть, куда пойти? – спрашивает он.

В клуб к Селин. Я называю адрес. Станцию метро. Это легко вспоминается. Я и найти его могу.

– Хорошо. Идите в бухгалтерию, вас выпишут, и можете идти.

– Спасибо.

Врач дотрагивается до моего плеча, напоминая не перенапрягаться.

– Мне очень жаль, что вам пришлось пережить такое в Париже.

Я поворачиваюсь к нему. У него на груди висит бэйдж, у меня перед глазами плывет уже не так сильно, так что я могу прочесть его имя. Доктор Робине. И хотя я стал нормально видеть, день все равно кажется мутным, но меня заполняет такое чувство… Оно неявное – не то чтобы счастье, но некая уверенность, как будто ты ступил на землю после того, как долго был в море. Я понимаю, что кем бы ни была эта Лулу, между нами в Париже произошло нечто такое… как антоним несчастья.

Два

В бухгалтерии приходится заполнить несколько тысяч формуляров. Когда спрашивают адрес, возникает проблема. У меня нет адреса. Уже давно. Но меня отказываются отпускать, пока я его не назову. Поначалу я думал дать им координаты Марйолейн, нашего семейного юриста. Яэль попросила ее взять на себя важную почту, приходящую на ее имя, и, как я вспоминаю, с ней я должен был сегодня встретиться. Или завтра? Или теперь уже вчера? В Амстердаме. Но если к ней придет счет на оплату больничных услуг, Яэль сразу же об этом узнает, а с ней я объясняться не хочу. Но и оставлять все без объяснений не хочу, в случае, если она ничего и не спросит, что более вероятно.

– Можно, я дам адрес друга? – спрашиваю я.

– Мне все равно, хоть английской королевы, мне главное, чтобы было, куда счет отправить.

Могу дать адрес Брудье в Утрехте.

– Секундочку, – говорю я.

– Не спеши, mon chéri.[10]

Я опираюсь на стойку и начинаю рыться в записной книжке, пролистывая множество страниц с адресами людей, с которыми познакомился за последний год. Куча имен, которых я даже не помню, которые я забыл еще до того, как получил по голове. Есть, например, такая запись: «Не забывай про пещеры в Матале». Пещеры я помню, как и девушку, которая это написала, но забыл, почему должен хранить это в памяти.

Я отыскиваю адрес Роберта-Яна в самом начале записной книжки. Зачитываю его вслух, откладываю книжку, и вдруг она сама раскрывается на одной из последних страниц. Там какой-то незнакомый почерк, поначалу я думаю, что стал видеть совсем хреново, но потом понимаю, что написано просто не на английском или голландском, а на китайском.

На миг я оказываюсь уже не в больнице, а на лодке, с ней, она рисует в моей записной книжке. Я вспомнил. Она говорила по-китайски. И показала мне иероглиф. Я перелистываю страницу и вижу вот это:

Перевод не подписан, но я откуда-то знаю, что означает иероглиф.