Книга Слухи - Анна Годберзен

— Лайковые перчатки? — осведомился он. — Или ты предпочитаешь шелковые?

Пенелопа рассматривала свои тонкие белые пальчики, которые потирала друг о друга. Большинство таких девушек, как она, чьи отцы были промышленниками, или президентами банков, или возглавляли свои собственные страховые империи, меняли перчатки три-четыре раза в день, переходя с чаепития на званый обед, а оттуда — на музыкальный вечер для узкого круга. Но Пенелопа считала свои руки изумительными и поэтому предпочитала менять перчатки по десять-одиннадцать раз в день. Она никогда не надевала одну пару дважды — правда, благодаря недавно обретенной добродетели, порой их дарила.

— Лайковые. На улице не так уж тепло, и никогда не знаешь, кого повстречаешь в пути.

— Да уж, — согласился Бак, вынимая для нее пару перчаток ручной выделки. — Особенно когда я отдаю распоряжения кучеру.

— Благодарю, — Пенелопа натянула перчатки и почувствовала, что снова стала собой, — что для нее всегда было благом.

— Они восхищались тобой сегодня, — задумчиво заметил Бак.

— Если бы только это не было так невыносимо. — Пенелопа откинула свою прелестную головку на бархатную подушку. — Я хочу сказать: сколько же бедняков может уместиться в Нью-Йорке? И разве им никогда не надоедает индейка? — Она поднесла кончики пальчиков в лайке к своим чудесным высоким скулам. — У меня лицо болит от всех этих улыбок.

— Да, скучно всегда притворяться хорошей. — Бак сделал паузу. — Но ты не из тех, кто упускает из виду цель, — продолжил он осторожно.

— Да, — согласилась Пенелопа. — И я ее не упустила.

Как раз в эту минуту карета остановилась, и Бак взялся за маленький золотой рычажок, чтобы опустить окно. Перегнувшись через него, Пенелопа увидела, что теперь они очутились на перекрестке, откуда было видно начало процессии. Ее возглавлял Уильям Скунмейкер, высокий и широкоплечий, в черном шерстяном костюме. Рядом с ним была вторая миссис Скунмейкер, урожденная Изабелла де Форд, все еще молодая. Она была очень хороша в мехах и кружевах. При виде кареты, перегородившей им путь, процессия остановилась. Через минуту Генри подошел к карете. При виде него у Пенелопы перехватило дыхание. Бывали времена, когда она видела Генри Скунмейкера чуть не каждый день. Тогда они были очень близко знакомы друг с другом и со всеми потайными уголками в особняках их семей, что позволяло вести себя вовсе не так, как пристало девицам из высшего света. Они занимались такими вещами, которыми, как известно, не занимаются девушки вроде Элизабет Холланд, — до тех пор, пока в один прекрасный день Генри не объявил, что он помолвлен с мисс Холланд. Это было на званом обеде, на котором присутствовала Пенелопа. Это могло вызвать рвоту — именно это и произошло с Пенелопой позлее. Конечно, ее необузданная реакция на эту возмутительную новость со временем сменилась пониманием. В этом ей помог Бак. Он указал на тот факт, что старый Скунмейкер, бизнесмен с большими амбициями, не прочь стать мэром, и что ему, несомненно, пришлась по вкусу мысль, что невеста сына так непорочна и что ее так любят. Пенелопа ни минуты не сомневалась, что уж если Элизабет способна на что-нибудь, то и она — тоже, и озаботилась тем, чтобы стать точно такой же будущей невесткой старого Скунмейкера. С тех пор она редко видела Генри, и сейчас его появление рядом с каретой оглушило ее. Его стройная фигура была облачена в черное, и тень от цилиндра падала на красивую линию аристократического подбородка. Он все еще носил траурную повязку на левой руке, и Пенелопа сразу же это заметила; она ждала, когда Генри встретится с ней взглядом, — знала, что он посмотрит ей в глаза. И когда это, наконец, произошло, Пенелопа удерживала его взгляд, напуская на себя вид скромницы и слегка улыбаясь. Затем она снова опустила на лицо вуаль.

— Какой красивый парад, мистер Скунмейкер! — крикнула она из окошка, положив руку на полуопущенное стекло.

Когда она снова удобно расположилась на бархатном сиденье кареты, Бак приказал кучеру трогать. Но Пенелопа не думала о том, куда они направляются. Она думала о Генри и гадала, скоро ли он перестанет носить траур по Элизабет. Она знала, что сейчас он стоит, глядя вслед карете и вспоминая, какова Пенелопа за фасадом напускной добродетели, а также обо всем, что было между ними. И на этот раз дело не ограничится поцелуями украдкой в укромных уголках. Теперь не будет ни скрытности, ни унижения. На этот раз все будет по-настоящему.

2

«Столпы общества этого города в последнее время озабочены судьбой одного из аристократических семейств. Миссис Холланд — чье суждение и вкус когда-то вызывали почтение в самых верхах общества, — уже почти год носит траур по своему мужу, но, тем не менее, замечено, что она крайне редко появляется в свете. Некоторые предположили, что состояние Холландов уменьшилось с годами и что семья покойного мистера Эдварда живет на Грэмерси-парк чуть ли не в нищете. После смерти своей старшей дочери, красавицы Элизабет, которая должна была выйти замуж за мистера Генри Скунмейкера, миссис Холланд, несомненно, вынашивает матримониальные планы относительно своей второй дочери, Дианы, которой шестнадцать лет. Как известно, она появилась на публике без шляпы».

Из светской хроники Нью-Йорка в «Уорлд газетт», пятница, 15 декабря 1899

Розовато-лиловые ветки деревьев, лишенные листвы, с головокружительной скоростью вращались над замерзшим прудом в Центральном парке. Они двигались горизонтально между серой полоской неба и множеством людей, щеки которых разрумянились на морозе. Эта панорама кружилась все быстрее и быстрее, пока Диана Холланд вдруг круто не остановилась, притормозив коньком. Она сделала глубокий вдох и ощутила легкое головокружение, а еще почувствовала, как хорошо жить и дышать бодрящим зимним воздухом. Затем она увидела своего сегодняшнего спутника, Персиваля Коддингтона.

— Мисс Холланд, — сказал он, с трудом продвигаясь к ней.

Хотя Диане очень хотелось бы оказаться подальше от Персиваля, она немножко за него опасалась — а также за тех несчастных, которые окажутся вблизи него. Он с трудом держался на коньках, и руки его молотили воздух в беспомощной попытке удержать равновесие. Диана прилагала героические усилия, чтобы не смеяться над ним. Как она обнаружила в это утро, Персивалю вовсе не нравилось, когда над, ним смеются. Он отвечал на все ее шутки сегодня кислой миной и несколько раз указал на то, что так вести себя не пристало девушке, которая стремится выйти замуж. В такой ситуации действительно не оставалось ничего иного, как рассмеяться, хотя она изо всех сил старалась сохранять серьезность.

Чтобы отвлечь его от ее смешливого выражения лица, она подала ему руку.

— Мисс Холланд, — повторил Персиваль, уцепившись за ее руку.

Она порадовалась, что на ней две пары перчаток, и безмолвно помолилась, чтобы он не увлек ее за собой, и они не свалились на лед вместе.

— Мистер Коддингтон, это моя сестра была, а для меня все еще остается мисс Холланд. Я же предпочитаю, чтобы меня называли мисс Диана.

Персиваль, у которого были спутанные сальные волосы, а ноздри весьма забавно раздувались, почтительно потупил взор. Со стороны Дианы было не очень-то честно произнести подобные слова. Несмотря на глубокую скорбь, которую она усиленно изображала последние два месяца, она вовсе не пребывала в меланхолии. Однако она считала себя вправе использовать мнимую потерю своей старшей сестры, поскольку именно вследствие отъезда Элизабет из Нью-Йорка ей приходилось мириться со множеством таких дней, как сегодняшний, проведенных в обществе богатых и противных холостяков. Как только их матушка оправилась от первоначального шока, вызванного гибелью Элизабет, она переключила свои амбиции с первой дочери на вторую, пытаясь устроить для нее выгодный брак. И это несмотря на плохое состояние здоровья, преследовавшее миссис Холланд почти всю осень. Именно миссис Холланд настояла, чтобы Диана приняла предложение Персиваля покататься на коньках, и Диана не сомневалась, что именно ее матушке принадлежит эта идея.