Книга Загнанная в угол - Марина Серова

— А какой у него рост? — спросила я, чтобы подтвердить свою догадку.

— Примерно сто шестьдесят, — последовал ожидаемый мною ответ.

— Так, теперь назовите адрес его второй квартиры.

— Улица Рахова, дом сороковой, квартира двенадцатая. Это на втором этаже. Окна выходят во двор. У меня есть ключи от этой квартиры, ключи по случаю имеются, если нужно, я дам вам их, — вдруг неожиданно по-деловому заговорила госпожа Тимофеевская, и я подумала, что она не такая уж и дура.

— Да, было бы неплохо. Ключи в таком деле не помешают, — обрадовалась я тому, что клиентка, сама того не зная, разом упростила мою задачу. Ведь чтобы заснять на пленку интимную жизнь граждан в их собственных квартирах, приходится выкидывать такие номера, что порой рискуешь оказаться под следствием. Сама-то я с подобным не сталкивалась. Другое дело, когда это происходило где-нибудь на природе или в машине, пусть даже на даче или турбазе, но в квартире… Да еще объект наблюдения — высокопоставленный чиновник! — Они у вас с собой?

— Да, — кивнула Елизавета Андреевна, вновь порылась в сумочке и выдала мне связку ключей. — Вот этот — желтый — от общей двери, а эти два от квартиры. Длинный — от нижнего замка, а короткий — от верхнего.

В этот момент я подумала, что заказанная мне работа может стоить не более двухсот баксов. Надо же, как мне везет сегодня! Дело, конечно, грязное, противное, это бесспорно, но не такое уж сложное, черт возьми!

— А где вы видели Вениамина Михайловича с той юной особой? — спросила я, чтобы еще больше облегчить свою задачу. — Он приводил ее когда-нибудь в ту квартиру?

— Именно туда и приводит. Поэтому я и даю вам ключи от нее. Стыдно, конечно, признаться, но я и сама пыталась следить за ним. Работу он заканчивает около восьми вечера… Вот я его с этого времени и поджидала там постоянно. Ох, до чего же все это омерзительно! Если бы вы знали, Танечка, как я себя ненавижу за это, но и сделать ничего не могу! Никогда не думала, что на старости лет окажусь в таком положении. С тех пор, как муж ушел из дома, это примерно месяц назад, все мои кошмары и начались. Вы уж не осуждайте меня строго.

— Да вовсе я вас не осуждаю. Каждый волен поступать так, как ему нравится, — отмахнулась я, в душе все-таки придерживаясь другого мнения. — Вы мне лучше скажите, если уж сами следили за ним, как часто он с ней видится и в какие дни его реальнее застать с нею?

— Видится, по моим подсчетам, раза два в неделю. А вот дни… Это когда как. Но всегда вечером, после работы. В выходные ни разу этого не было.

— Так вы что же, столько раз караулили возле того дома? — не выдержала я.

— Именно, — грустно отозвалась Елизавета Андреевна и склонила голову. — Вчера опять видела его с нею. Он ее на своей машине подвез, как всегда к подъезду, а через час вывел, увез куда-то, а сам потом вернулся и уже больше никуда не выходил. Свет погасил. Спать, значит, лег. А я себе и смекаю, раз она у него ночевать никогда не остается, значит, она либо замужем, либо ничего серьезного он к ней не испытывает. Вот поэтому мне и интересно посмотреть на все своими глазами. А может, у них и вообще ничего нет?

Я подумала, что при ее-то терпении ей самой можно было бы открывать детективное агентство, а вслух сказала:

— Ну ладно, теперь за дело возьмусь я. Не обещаю, что у меня на это уйдет месяц, думаю, дня через три вы получите то, что вам нужно. Правда, это зависит не от меня, а, как вы понимаете, от необузданных желаний Вениамина Михайловича.

— Да, конечно. Я понимаю. Только, Танечка! Я вас еще раз хочу попросить, чтобы это никуда ни под каким видом не просочилось.

— Это уже лишнее, Елизавета Андреевна, — решительно взмахнула я рукой. — Оставляйте мне ваш телефон, идите спокойно домой и ждите моего звонка.

Елизавета Андреевна встала с кресла, снова нырнула в свой лакированный ридикюль, извлекла из него пять сотенных бумажек с портретом Франклина и протянула их мне:

— Это предоплата, так сказать, аванс. Берите. Я в вас верю.

Я с удовольствием приняла деньги и проводила ее до двери.

— Желаю вам удачи, Танечка, — улыбнулась Елизавета Андреевна, перешагивая порог и одновременно с этим заправляя выбившуюся прядь волос обратно в прическу. Теперь она уже увереннее держалась на ногах.

Я уже собралась захлопнуть дверь, но вовремя спохватилась:

— Елизавета Андреевна! А номер вашего телефона?

— Да ладно, — отмахнулась она, спускаясь вниз по лестнице и мелодично цокая каблучками, — я вам сама позвоню.

Я вернулась в комнату, села в кресло, которое еще хранило тепло Елизаветы Андреевны, и подумала о том, что чувствую себя несколько дискомфортно. Было в этой женщине что-то загадочное. В ней чувствовалась сила. Я поняла это только сейчас, когда она ушла. И телефон свой почему-то не захотела мне оставить. А главное, так хитро все повернула: сунула мне доллары — и в дверь! Да, согласна, при виде «зелененьких» я немного отошла от темы, но ведь почти сразу вспомнила о телефоне. Но этого «немного» ей как раз и хватило для того, чтобы убраться восвояси и так мило махнуть ручкой: «Да ладно!» Нет, что-то тут не так. Не обойтись мне, пожалуй, без гадания.

А гадаю я на трех двенадцатигранных костях по методу Федосеева «Числа и судьбы». Довольно занимательная вещица и, что самое главное, чаще всего расшифровка выпавших цифр так или иначе помогает мне выйти на верный путь в моей нелегкой работе. Самое важное в этой, на первый взгляд казалось бы, детской забаве — четко сформулировать вопрос, а потом, проявив максимум воображения, найти для себя верный ответ.

«Так какой же вопрос задать сейчас? — подумала я, доставая кости из замшевого мешочка. Да, пожалуй, самый главный: кто такая Елизавета Андреевна Тимофеевская?»

Я бросила кости на полировку журнального стола, и передо мной предстали числа: 13+30+3. Забавная комбинация. «Что же она обозначает?» — напрягла я свою память. Книжкой я уже давно не пользовалась, так как знала все комбинации цифр наизусть. Ага, вспомнила:

«Никогда ни к чему не предъявляйте претензий, ни к прошлому, ни к людям, ни к богу, ни к судьбе». Надо же! Прямо и воображение подключать не нужно. Все предельно ясно: я не должна осуждать Тимофеевскую, которая позабыла женскую гордость, а просто должна выполнить ее поручение. Вот и все.

Вздохнув с облегчением, я отправилась на кухню вскипятить чайник. Сначала, когда синее пламя газа лизнуло его белые эмалированные бока, он слегка засопел, потом затих, но через минуту снова засопел, еще через пару минут начал ворчать и под конец разразился яростным свистом, словно Соловей-разбойник. Все это время я слушала его разнообразные звуки и пыталась уговорить себя, что дело-то мне заказано плевое, денег получаю кучу и нечего даже сомневаться.

А сомнения все-таки были. Самое главное, что я чувствовала во всем какой-то подвох. Больше всего на свете не люблю, когда из меня делают дуру. А Тимофеевская, по-моему, именно к этому и стремилась.