Книга Дни между станциями - Стив Эриксон

– Это мой ребенок, – категорически заявил он. – Я должен быть с ней, когда она родит ребенка.

И она ответила ровным голосом:

– Да, конечно. Конечно же, ты должен быть с ней. Так и нужно сделать.

В какой-то момент, когда он замолчал, она спросила его: «Ты хочешь быть с ней?» – и он ответил, что нет.

– Конечно, – повторила она. – Конечно, тебе нужно остаться с ней.

Свет снова выключился, и он ответил: «Вернусь, когда будет возможность», а она лишь кивнула, вовсе не слыша его. Она повесила трубку. Она постояла секунду в темноте, и свет включился и снова осветил Марту.

– Лорен? – сказала Марта.

Лорен развернулась и пошла обратно к себе, а у себя не взглянула ни на Жюля, ни на что иное. Она постояла у окна – огни Колумбус-стрит лились мимо нее в сторону залива, – а потом наконец достала кошелек, положила его в сумочку и вышла из комнаты, оставив Жюля на кровати. Марта все еще стояла в коридоре. Она спросила, все ли у Лорен в порядке. Лорен ничего не сказала, и Марта оглянулась на ее дверь.

– Мне присмотреть за ребенком? – спросила она. Лорен не ответила.

Через сорок минут Лорен была в аэропорту. Позже она так и не вспомнила, как туда попала. Она купила билет на самолет. Как ей казалось, она покупала билет в Канзас. Она сидела в вестибюле, дожидаясь своего рейса, и, пока ей снова слышался его рассказ – теми же словами, что и по телефону, – в него вклинился голос, объявляющий посадку на ее рейс. Через десять минут она была в самолете. Через час и десять минут – в Лос-Анджелесе.

Она вышла из здания аэропорта, все еще воображая, что она в Канзасе. В такси бездумно пялилась в окно, глядя на высокий бурьян. Вышла из такси на углу Сансет-Стрип и Ла-Сьенега и направилась по Стрипу на запад. Был час ночи. Она не знала, сколько времени. В голове ее, снова и снова, как и в аэропорту, вертелись слова, которые он сказал по телефону; она не слышала ни бренчащих гитар, ни мужских голосов, окликавших ее. Она не столько думала о том, что он сказал, сколько просто слышала его слова – снова и снова; она не размышляла о его предательстве, не приходила в ярость от того, что он решил присутствовать при рождении своего незаконного ребенка, хотя не счел нужным быть рядом, когда рожала его собственная жена. Нет. Она шла по Стрипу в час ночи, как будто этот разговор по телефону вышвырнул ее в ее собственное время, где был не час ночи, не десять утра, не десять вечера и не полночь. Случившееся слишком подкосило ее, чтобы для нее имели значение неуловимые оттенки предательства, горечи и уж тем более гнева; вместо этого она зачем-то устремилась на поиски чего-то абсолютно чуждого, чем бы это ни оказалось. Она шагала по Стрипу, мимо проплывали витрины, а огоньки сигарет выхватывали из тьмы лица незнакомцев; она лишь смутно сознавала опасность и не порывалась бежать ни прочь от нее, ни навстречу ей – ей было все равно. Ей было все равно. Ей хотелось лишь уйти от всего, что слишком быстро приедалось; секундный взгляд в витрину – и ей уже казалось, что она глядит в нее целую вечность. Ей хотелось уйти от мужчин, от ослепляюще-ярких вспышек их сигарет. Клубы пустели, по тротуарам катились бутылки, бары лоснились бурбонным блеском. Как факел, блондинка плыла по Стрипу под взорами сотни мужчин.

Еще один мужчина окликнул ее, затем еще один, затем рядом с ней притормозила машина. Кто-то свистнул ей из салона. Она не ответила, она не слышала, она слышала лишь, как Джейсон говорит, снова и снова: «Это мой ребенок, я должен быть с ней». Она продолжала кивать в ответ, и чем больше она уверялась, что это возмутительно, тем сильнее кивала. Свист доносился до нее только через этот гул. Вровень с ней по улице медленно ехал автомобиль. Она поравнялась с еще одним мужчиной; за ней последовали шаги. «Это мой ребенок, я должен быть с ней» – слышалось ей, и она продолжала кивать, пока ей не стало дурно. Внезапно она поняла, что ей невмоготу, остановилась у светофора и изумленно оглянулась. Машина остановилась, дожидаясь ее.

Она упала на колени посреди улицы. Когда все закончилось, ей стало ужасно холодно; она попыталась отодвинуться от того места, где это случилось, но споткнулась. Краем глаза она видела машину, все еще ждущую, словно водитель не мог решить, что с нею делать. Она знала, что, если он выйдет из машины и подойдет к ней, она не сможет от него убежать, но ей было в общем-то наплевать. Ей было плевать на все. Ей было плевать на полу длинного синего плаща, который она видела краем глаза. Она не знала, как давно человек в длинном синем плаще стоит рядом; ее не волновала ни зловещая неподвижность полы плаща, ни то, насколько она близко. Когда она услышала, как открывается и закрывается дверь машины, и услышала, как кто-то идет к ней, ей и на это было плевать. Как и на жесткость в голосах обоих мужчин, когда она поняла, что они спорят из-за нее.

Рука в синем рукаве протянулась к ней и взяла за запястье, грубо дернув вверх. Вторая рука легла ей на плечо. Он повел ее дальше по Стрипу, шагая быстрей, чем она поспевала; когда она споткнулась, ее подтянули рывком. Водитель машины остался позади. У нее не хватало сил ни чтобы отбиться, ни чтобы спросить, куда ее ведут и что там с ней будут делать. У нее не хватало сил ни взглянуть на него, ни заговорить с ним. Он же ничего не говорил.

Она думала, что полиция скоро нагонит их – она время от времени замечала, как мимо по бульвару проплывает черно-белое[2]. Но никто не останавливался.

В какой-то момент она оказалась в машине, где прислонилась к двери. Каждый раз, когда машина останавливалась у светофора, ей было ясно, что можно легко открыть дверь, выйти и убежать, но она не убегала. Она все еще – все это время – слышала голос Джейсона.

Машина свернула с Сансет и поехала в гору по холмам, по петлявшей дороге. Огни на холмах пропали. Становилось все темнее и, как ей и хотелось, страннее – пока само это мгновение не показалось ей чем-то незнакомым. Каждое следующее мгновение теряло связь даже с самим собой, и она надеялась, что голос в телефоне наконец станет чужим и заговорит с ней на языке, которого она не поймет.

Машина съехала и остановилась в неглубоком земляном гроте у обочины, неизвестно где. Он потянулся к двери с ее стороны и защелкнул замок. Она почувствовала его руки у себя на плечах, его пальцы у себя на лице. Во тьме за окном ей виделись канзасские степи, колышущиеся взад-вперед, словно раскачивалась вся земля. На горизонте виднелся дом, в котором она выросла; низенькая фигурка выскочила из тени и помчалась в поля. В бурьяне мурлыкал ветер, а сразу за ее домом, у подножия холмов, окружая поля, начиналось некое препятствие, словно стена, уходящая вдаль. Он задвигался под плащом и прижался к ней. Он все еще гладил пальцами ее лицо и глядел на нее; она продолжала смотреть в темноту, так и не повернувшись к нему. Тень его плаща окутала ее, и она оказалась под ним на сиденье, и тогда она – сдуру, как ей казалось, просто машинально – проговорила: «Больно».